Я сын крестьянина.1 Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости.
С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей,2 с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку.
Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх, стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде3 я часто заменял охотничью собаку, плавая по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться. Многим, кому грачи в полдень после пахоты мешали спать, я снимал гнезда с берез, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот да разбив кувшин молока, который нес на косьбу деду.
Средь мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь! Он так будет крепче». Бабушка любила меня изо всей мочи,4 и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.
По воскресеньям меня всегда посылали к обедне5 и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака,6 а на другие две копейки шел на кладбище играть с ребятами в свинчатку.
Так протекало мое детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую шестнадцати лет, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не захотел.
Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16—17 годам.7 Некоторые стихи этих лет помещены в «Радунице».
Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают,8 и неожиданно грянул в Петербург.9 Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий.10 Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Городецкий меня свел с Клюевым,11 о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас, несмотря на то, что мы шесть лет друг друга не видели.
Живет он сейчас в Вытегре,12 пишет мне, что ест хлеб с мякиной, запивая пустым кипятком и моля Бога о непостыдной смерти.
За годы войны и революции судьба меня толкала из стороны в сторону. Россию я исколесил вдоль и поперек от Северного Ледовитого океана до Черного и Каспийского моря, от Запада до Китая, Персии и Индии.
Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена.
В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее.13
Любимый мой писатель — Гоголь.
Книги моих стихов:14 «Радуница», «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Трерядница», «Исповедь хулигана» и «Пугачев».
Сейчас работаю над большой вещью под названием «Страна Негодяев».
В России, когда там не было бумаги, я печатал свои стихи вместе с Кусиковым и Мариенгофом на стенах Страстного монастыря15 или читал просто где-нибудь на бульваре. Самые лучшие поклонники нашей поэзии — проститутки и бандиты. С ними мы все в большой дружбе. Коммунисты нас не любят по недоразумению.
За сим всем читателям моим нижайший привет и маленькое внимание к вывеске: «Просят не стрелять!»
14 мая 1922
Берлин
Комментарии
Автограф хранится в Бахметевском архиве русской и восточноевропейской истории и культуры Отдела редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета (Нью-Йорк, США) — Zaretskij Collection, box 2 (фонд Н. В. Зарецкого). Текст автобиографии «Сергей Есенин» написан поэтом черными чернилами на семи листах белой плотной бумаги размером примерно в 3/4 формата А 4 с одной стороны. От л. 4 (по нумерации автора) снизу оторвана приблизительно четверть листа с текстом, который, видимо, не удовлетворил Есенина и был в иной редакции вписан над первой фразой л. 5: «Городецкий меня свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова». В результате были зачеркнуты ставшие лишними слова «раньше» и «ровно ничего», уже присутствующие на л. 5. У этого листа также отсутствует (примерно на четверть) нижняя часть и после фразы «От Запада до Китая, Персии и Индии» видны фрагменты слов «над» и «улетел», вероятно, из утраченного оторванного текста (сообщено В. Н. Терехиной). «Текст написан начисто, с авторскими поправками. Знаки препинания по большей части отсутствуют. Не везде четко выражено членение текста на абзацы» (Козловский А. А. Первая автобиография Есенина. — Журн. «Знамя», 1996, № 8, с. 165).
Однако текст автобиографии, напечатанный в «Новой русской книге», изменен по сравнению с рукописным: опущены два эпизода, проведена небольшая стилистическая правка (см. ниже). Нам пока неизвестно отношение Есенина к этим изменениям текста данной рукописи и его участие в правке ее. Все дальнейшие публикации автобиографии 1922 г. производились по тексту «Новой русской книги», который был положен и в основу последней автобиографии Есенина «О себе» (см. коммент.). Поэтому основным источником текста «Сергей Есенин» следует считать публикацию в «Новой русской книге», которая была предварена следующими словами: «Во избежание всяких кривотолков и недоразумений, редакция считает нужным еще раз заявить, что она не берет на себя никакой ответственности за то, что каждый писатель пишет в этом отделе о себе. ‹...› Мы полагаем, что писатель сам берет на себя ответственность за то, что он считает нужным и возможным сказать о себе самом» (с. 41).
1 ...сын крестьянина. — В автобиографии «О себе» (1925) Есенин подчеркивал: «После, когда я ушел из деревни, мне долго пришлось разбираться в своем укладе.
В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном».
В 1910-е годы поэт причислял себя к «крестьянской купнице» и гордился этим (см. письмо Есенина А. Ширяевцу от 24 июня 1917 г.). В декабре 1918 г. Есенин писал в Союз московских писателей: «Хозяйство мое весьма маленькое (лошадь, две коровы, несколько мелких животных и т. д.). ‹...› Я, не эксплуатируя чужого труда, только этим и поддерживаю жизнь моей семьи».
Однако в 20-е годы он уже возражал, когда его называли «крестьянским» поэтом. С. М. Городецкий вспоминал в 1926 г.: «Он ‹Есенин› терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке ‹...› его талант не умещался в пределах песенки деревенского пастушка. Он уже тогда сознательно шел на то, чтобы быть первым российским поэтом» (сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 184). Выступая 15 апреля 1924 г. в зале Самодеятельного театра, Есенин говорил: «Я не крестьянский поэт и не имажинист, я просто поэт» (Чернявский В. С. — «Новый мир», М., 1965, № 10, с. 200).
2 С двух лет ~ трое взрослых неженатых сыновей... — А. А. Есенина писала: «Наши родители поженились очень рано, когда нашему отцу было восемнадцать, а матери шестнадцать с половиной лет.
Сыграв свадьбу, отец вернулся в Москву, а мать осталась в доме свекрови. С первых же дней они невзлюбили друг друга, и сразу же начались неприятности» (сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 70).
О причинах ссоры родителей Есенина существуют и другие версии. Так, И. Г. Атюнин в рукописной работе «Рязанский мужик поэт лирик Сергей Есенин» (1 апреля 1926 г.) писал: «Мать ‹Есенина› родила второго сына (который вскоре умер) — отец не признал его своим ‹...› бросил ее и Сергея на произвол судьбы, перестал высылать деньги из Москвы. Отсутствие средств к существованию заставило мать Сергея — Татьяну — отдать сына на воспитание своему отцу, Федору Андреевичу Титову. Сама она ушла в гор. Рязань в качестве домашней прислуги ‹...› Так продолжалось четыре года. Дедушка за эти четыре года в полном смысле слова заменял своему внуку отца, и благодарный Сергей уважал всю свою жизнь деда больше других» (ГЛМ, машинопись).
А. А. Есенина отмечала: «Семья у дедушки была довольно большая: жена — наша бабушка Наталья, дочь Татьяна — наша мать и три сына — наши дяди: дядя Ваня, дядя Саша и дядя Петр. ‹...›
К тому времени, когда в эту семью вернулась наша мать, женились дядя Ваня и дядя Саша и у дяди Саши уже были дети. Чтобы не быть обузой, мать оставила Сергея дедушке, а сама ушла на заработки. В это время дедушка наш был уже разорен. Две его баржи сгорели, а другие затонули, и все они были не застрахованными» (сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 70, 71).
И. Н. Розанову Есенин говорил в 1921 г., что его дед по матери был не только «зажиточным мужиком», но и «старообрядским начетчиком» и «книжником» (с. 20): «Книга не была у нас совершенно исключительным и редким явлением, как во многих других избах. Насколько я себя помню, — рассказывал поэт, — помню и толстые книги, в кожаных переплетах» (Розанов, с. 20). Еще раньше, в 1918 г., и Блоку Есенин говорил, что он «из богатой старообрядческой крестьянской семьи» (Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963, т. 7, с. 313).
Однако исследования свидетельствуют, что дед Есенина не был ни зажиточным крестьянином, ни старообрядцем, ни книжником (см. Юность Есенина, с. 18—41; Панфилов, 1, 42—47; сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 508—509 и др.).
Дядья Есенина по матери — Титовы: Иван Федорович (1876—?), Александр Федорович (1882—1935), Петр Федорович: «К сожалению, не удалось установить точную дату рождения Петра, в метрических книгах села Константинова он не значится» (Есенинский вестник, [Константиново], ГМЗЕ, [1995], вып. 4, с. 11).
3 ...другому дяде... — И. Ф. Титову.
4 Бабушка любила меня изо всей мочи... — Бабушка по матери — Наталья Евтихиевна (Евтеевна) Титова (в девичестве Памфилова; 1847—1911). «Она была человеком тихим, кротким, добрым и ласковым» (сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 71).
5 По воскресеньям ~ Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака... — И. Н. Розанов писал: «Он ‹Есенин› ничего не говорил мне о своих дядях, ‹...› о проделке с просфорами ‹...›» (Розанов, с. 18).
А. Ветлугин считал, что многое в своих автобиографиях, особенно рассказываемых окружающим, Есенин выдумывал: «О своем детстве и отрочестве Есенин рассказывал много, охотно и неправдоподобно» (Русское зарубежье о Есенине: Воспоминания, эссе, очерки, рецензии, статьи, т. 1, 129).
6 ...сознательное творчество отношу к 16—17 годам. — То есть к 1911—1912 гг., когда Есенин заканчивал Спас-Клепиковскую учительскую школу. Его учитель литературы Е. М. Хитров еще при жизни поэта (в 1924 г.) отмечал: «Я удивлялся легкости его стиха. Однако в первые два года ‹1910—1911› мало обращал внимания на его литературные упражнения, не находя в них ничего выдающегося. Писал он коротенькие стихотворения на самые обыденные темы.
Более серьезно занялся я им в третий, последний ‹1912› год его пребывания в школе, когда мы проходили словесность. Стихи его всегда подкупали своею легкостью и ясностью. Но здесь уже в его произведениях стали просачиваться и серьезная мысль, и широта кругозора, и обаяние поэтического творчества» (сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 139—140).
В 1912—1913 гг. Есенин читал свои стихи в Москве, в Суриковском литературно-музыкальном кружке (См. Жизнь Есенина, с. 51).
7 Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают... — «Думаю во что бы то ни стало удрать в Питер. ‹...› Москва не есть двигатель литературного развития, а она всем пользуется готовым из Петербурга. Здесь нет ни одного журнала. Положительно ни одного. Есть, но которые только годны на помойку, вроде „Вокруг света“, „Огонек“» (из письма Г. А. Панфилову, до 17 сент. 1913 г.).
8 ...неожиданно грянул в Петербург. — Как видно из только что процитированного письма, решение «удрать в Питер» появилось у Есенина в 1913 г. «В декабре ‹1914› он бросает работу и отдается весь стихам, пишет целыми днями» (Изряднова А. Р. — сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 145).
В автобиографии 1924 г. Есенин отмечал: «В это время ‹начало 1915› у меня была написана книга стихов „Радуница“. Я послал из них некоторые в петербургские журналы и, не получая ответа, поехал туда сам» (см. с. 15 наст. кн.).
9 Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий. — «...прямо с вокзала ‹Есенин› отправился к Блоку» (Аренский Р. [З. Н. Гиппиус]. — Журн. «Голос жизни», Пг., 1915, № 17, с. 12). «Блок был первый поэт, которого я увидел живьем. Попав в Петербург, я прежде всего постарался его разыскать. Мне хотелось слышать его мнение о моих стихах» (Розанов, с. 16; см. также восп. Вс. Рождественского. — сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 2, 117—119).
9 марта 1915 г. Блок записал: «Днем у меня рязанский парень со стихами» (Блок А. Записные книжки. М., 1965, с. 257). А на записке, оставленной Есениным, пометил: «Крестьянин Рязанской губ‹ернии›, 19 лет. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные. Язык. Приходил ко мне 9 марта 1915». Кроме того, Блок написал две записки — С. М. Городецкому (не сохранилась) и М. П. Мурашеву:
«Дорогой Михаил Павлович!
Направляю к вам талантливого крестьянского поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю, он будет ближе, и вы лучше, чем кто-либо, поймете его.
Ваш А. Блок.
P. S. Я отобрал 6 стихотворений и направил с ними к С. М. ‹Городецкому›. Посмотрите и сделайте все, что возможно» (Письма, с. 305).
В своих воспоминаниях о Есенине М. П. Мурашев писал в 1926 г.: «Как сейчас, помню тот вечер, когда в первый раз пришел ко мне Сергей Александрович Есенин, в синей поддевке, в русских сапогах, и подал записку А. А. Блока. ‹...› я ему дал несколько записок в разные редакции и, прощаясь, предложил временно пожить у меня, пока он не подыщет комнату» (сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 187, 188).
11 марта Есенин встретился с С. М. Городецким: «Приехал, отыскал Городецкого. Он встретил меня весьма радушно. Тогда на его квартире собирались почти все поэты» (автобиография 1924 г.). С. М. Городецкий дал Есенину два рекомендательных письма — секретарю журнала «Задушевное слово» С. Ф. Либровичу и редактору-издателю «Ежемесячного журнала» В. С. Миролюбову.
Все это открыло юному поэту дорогу в петербургские газеты и журналы.
11 Городецкий меня свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. — Речь идет о Н. А. Клюеве. С его стихами Есенин был знаком раньше и по периодике («Ежемесячный журнал», о котором он писал А. Ширяевцу 21 янв. 1915 г.), и по авторским сборникам: сохранилась книга Н. А. Клюева «Сосен перезвон» (1912; факт. 1911), подаренная Есенину А. Р. Изрядновой в 1913 или 1914 г. (ГМЗЕ). В 1926 г. С. М. Городецкий вспоминал: «Клюев приехал в Питер осенью (уже не в первый раз). Вероятно, у меня он познакомился с Есениным» (сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 1, 180). Личное знакомство Есенина с Клюевым действительно состоялось в октябре 1915 г., во второй приезд Есенина в Петроград (см.: Белоусов В. Сергей Есенин: Литературная хроника, ч. 1, 74). Но еще до этого между двумя поэтами завязалась переписка.
12 Живет он сейчас в Вытегре, пишет мне, что ест хлеб с мякиной, запивая пустым кипятком и моля Бога о непостыдной смерти. — В письме от 28 янв. 1922 г. Клюев писал Есенину: «Я целые месяцы сижу на хлебе пополам с соломой, запивая его кипятком, бессчетные ночи плачу один-одинешенек и прошу Бога только о непостыдной и мирной смерти».
13 В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее. — В маленькой поэме «Иорданская голубица» (июнь 1918) поэт писал:
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя родина,
Я — большевик.
В январе-феврале 1919 г. Есенин решил вступить в РКП(б), однако намерения своего не осуществил. «Перед тем, как написать „Небесного барабанщика“, Есенин несколько раз говорил о том, что он хочет войти в коммунистическую партию. И даже написал заявление, которое лежало у меня на столе несколько недель, — вспоминал Г. Ф. Устинов. — ‹...› Только немного позднее, когда Н. Л. Мещеряков написал на оригинале „Небесного барабанщика“, предназначавшегося мною для напечатания в „Правде“: „Нескладная чепуха. Не пойдет. Н. М.“, — Есенин окончательно бросил мысль о вступлении в партию» (Памяти Есенина, с. 83—84).
Тема «партийной принадлежности» поэта звучит и в стихотворении «Вот такой, какой есть...» (февр. 1919):
«Говорят, что я большевик.
Да, я рад зауздать землю».
Вновь возникает она в очерке «Железный Миргород» (1923): «Пусть я не близок коммунистам как романтик в моих поэмах, — я близок им умом и надеюсь, что буду, быть может, близок и в своем творчестве». В поэме «Анна Снегина» (1925) есть вариант строфы, не вошедшей в основной текст:
Хотя коммунистом я не был,
От самых младенческих лет,
Но все же под северным небом
Винтовку держал за «совет».
14 Книги моих стихов... — Перечисляя свои поэтические сборники, Есенин не назвал вышедшее отдельной книгой стихотворение «Исус-младенец», Пг.: изд-во Артель художников «Сегодня», 1918.
15 ...я печатал свои стихи вместе с Кусиковым и Мариенгофом на стенах Страстного монастыря или читал просто где-нибудь на бульваре. — Об этом же Есенин пишет в автобиографии 1923 г.
Ср. с сообщением в газете: «...фасад Страстного монастыря оказался за ночь ‹с 27 на 28 мая 1919 г.› кем-то измазанным. По правую сторону ворот мазилкой размашисто написано: „Имажинизм“ и напечатаны имена поэтов этой „славной“ плеяды: С. Есенин, А. Мариенгоф и др. По левую сторону красуются цитаты из их произведений, в том числе такие „уместные“ здесь перлы, как: „Господи, отелись“ и т. п. Около монастыря собирается публика и комментирует эту хулиганскую выходку совершенно определенно: глупый кощунственный афоризм из С. Есенина оказался в непосредственном соседстве с вывеской помещающегося в здании Страстного монастыря Юридического отдела М. С. Р. и К. Д. ‹Московского совета рабочих и красноармейских депутатов›. Безобразие это продолжалось почти до полудня, когда из монастыря вышли женщины и стали смывать дурацкую надпись. ‹...› Судебная власть, несомненно, расследует, что́ здесь: простое хулиганство или утонченная сознательная провокация темной фанатической толпы?» (газ. «Веч. изв. Моссовета», 1919, 30 мая, № 253, под заголовком «Хулиганство или провокация?»; без подписи). Сведения о судебном разбирательстве этого эпизода неизвестны.
О чтении Есениным стихов на бульваре см.: сб. «С. А. Есенин в воспоминаниях современников», т. 2, 241.
Противостоя формалистическим изыскам имажинистов в своем творчестве, Есенин принимал активное участие в имажинистских «эпатажах». Он подписывал декларации с несвойственными его творчеству принципами, участвовал в скандальных публичных выступлениях имажинистов, в присвоении московским улицам их имен. «Эпатажи» встречались в каждом сборнике имажинистов, даже в названиях («ШиШ», «Красный алкоголь», «МЧК», «Покупайте книгу, а не то в морду!» и др.) и в названиях имажинистских издательств («Чихи-Пихи», «Орднас», т. е. Сандро, и др.). Вместе с другими членами «банды» Есенин расклеивал «прокламации» на московских улицах: «Имажинисты всех стран, соединяйтесь!» и т. п. |
