М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ
14 октября 1912 г. Москва
Милая!
Как я рад, что наконец-то получил от тебя известия. Я почти безнадежно смотрел на ответ того, что высказал в своем горячем и безумном порыве.[1] И.... И вдруг вопреки этому ты ответила. Милая, милая Маня. Ты спрашиваешь меня о моем здоровье, я тебе скажу, что чувствую себя неважно, очень больно ноет грудь. Да, Маня, я сам виноват в этом. Ты не знаешь, что я сделал с собой, но я тебе открою.[2] Тяжело было, обидно переносить все, что сыпалось по моему адресу. Надо мной смеялись, потом и над тобой. Сима открыто кричала: «Приведите сюда Сережу и Маню, где они?» Это она мстила мне за свою сестру. Она говорила раньше всем, что это моя «пассе», а потом вдруг все открылось. Да потом сама она, Анна-то, меня тоже удивила своим изменившимся, а может быть и не бывшим, порывом. За что мне было ее любить?[3] Разве за все ее острые насмешки, которыми она меня осыпала раньше. Пусть она делала это и бессознательно, но я все-таки помнил это, но хотя и не открывал наружу. Я написал ей стихотворение, а потом (может, ты знаешь от нее) разорвал его.[3-2] Я не хотел иметь просто с ней ничего общего. Они в слепоте смеялись надо мною, я открыл им глаза, а потом у меня снова явилось сознание, что это я сделал насильно, и все опять захотел покрыть туманом; все равно это было бы напрасно. И может быть когда-нибудь принесло мне страдания и растравило бы более душевные раны. Сима умерла заживо передо мной, Анна умирает.
Я, огорченный всем после всего, на мгновение поддался этому и даже почти сам сознал свое ничтожество. И мне стало обидно на себя. Я не вынес того, что про меня болтали пустые языки, и... и теперь от того болит моя грудь. Я выпил, хотя не очень много, эссенции.[2-2] У меня схватило дух и почему-то пошла пена. Я был в сознании, но передо мной немного все застилалось какою-то мутною дымкой. Потом, я сам не знаю, почему, вдруг начал пить молоко, и все прошло, хотя не без боли. Во рту у меня обожгло сильно, кожа отстала, но потом опять все прошло, и никто ничего-ничего не узнал. Конечно, виноват я и сам, что поддался лживому ничтожеству, и виноваты и они со своею ложью. Живу я в конторе Книготоргового т-ва «Культура».[4] Но живется плохо. Я не могу примириться с конторой и с <е>е пустыми людьми.[5]
Очень много барышень, и очень наивных. В первое время они совершенно меня замучили. Одна из них, черт ее бы взял, приставала, сволочь, поцеловать ее и только отвязалась тогда, когда я назвал ее дурой и послал к дьяволу. Никто почти меня не понимает, всего только-только двое слушают охотно; для остальных мои странные речи. Один академик, другой очень серьезный и милый юноша,[6] как и я, чужды всем. Я насмехаюсь открыто надо всеми,[5-2] и никто не понимает, лишь они. Получаю я немного, только 25 р.,[4-2] скоро прибавят, верно. Панфилов скоро пришлет мне ответ, и я ему дам адрес.[7] Карточку я тебе пришлю после со своей.[8] Обнимаю тебя, моя дорогая! Милая, почему ты не со мной и не возле меня.
Сережа.
На конверте:
Рязань
Хлебная ул. д. Ивана Фроловича
Фролова
В село Калитинку
для Учительницы М. П.
Бальзамовой
Примечания
11. М. П. Бальзамовой. 14 октября 1912 г. — публикация в журнале «Москва», 1969, № 1, с. 217 (неполностью, с неверной датой); полностью — ЕиС, с. 258—259 (с неточностями и ориентировочной датой: «Конец 1912 г.»).
Печатается по автографу (Государственный музей-заповедник С.А.Есенина (с. Константиново Рязанской обл.)).
Датируется по почтовому штемпелю на конверте: «Москва. 14.10.12. 54-е гор. почт. отдел.». Принадлежность конверта данному письму определена по сопоставлению его содержания с содержанием писем 4, 5 и 12 с учетом совокупного анализа почерка и других палеографических особенностей писем Есенина 1911—1913 гг. (подробнее см. преамбулу к коммент.). Ср. также Субботин С. И. «О датировке писем Есенина 1911—1913 годов», с. 409—412, 416. Первая правильная датировка — Письма, 14.
[1] Я почти безнадежно смотрел на ответ того, что высказал в своем горячем и безумном порыве — То есть не надеялся получить от адресата ответ на письмо, от которого сохранилось лишь окончание (это письмо 10; см. также коммент. к нему).
[2] Ты не знаешь, что я сделал с собой, но я тебе открою. ~ [2-2] Я выпил, хотя не очень много, эссенции — Намеки на это событие содержались в письме 4 и письме 5.
[3] ...сама она, Анна-то ~ За что мне было ее любить? ~ [3-2] Я написал ей стихотворение, а потом ~ разорвал его — О взаимоотношениях Есенина и А. Сардановской см. подробнее письма 61 и 70 и коммент. к ним. Скорее всего, уничтоженными автором стихами был упомянутый в письме 6 текст с начальной строкой «Зачем зовешь т‹ы› р‹ебенком› м‹еня...›».
[4] Живу я в конторе Книготоргового т-ва «Культура». ~ [4-2] Получаю я немного, только 25 р. — В очерке «Рязанский мужик — поэт-лирик Сергей Есенин» (1926) его автор И. Г. Атюнин, располагавший биографическими материалами о поэте, собранными вскоре после его гибели, так изложил обстоятельства жизни юноши в то время: «Он поступил в качестве продавца в одну книжную лавку, где, проработав 6 месяцев, ушел вследствие ликвидации предприятия и уехал на родину» (Институт мировой литературы имени А. М. Горького Российской академии наук. Рукописный отдел, цит. по: Хроника, 1, 199). Об адресе товарищества «Культура» и магазина при нем см. работу В. С. Баранова «Московские адреса Сергея Есенина» (в кн. «О, Русь, взмахни крылами: Есенинский сб. Вып. 1», М.: Наследие, 1994, с. 140).
Однако Есенин пишет не только о службе в конторе товарищества («получаю ‹...› 25 р.»), но прежде всего о том, что он живет «в ней» (то есть, очевидно, при ней). Вероятнее всего, он поселился там после размолвки с отцом, о причинах которой А. А. Есенина вспоминала: «Отец вызвал его к себе в Москву и устроил работать в контору к своему хозяину ‹т. е. Н. В. Крылову› с тем, чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт. Но в конторе Сергей проработал всего лишь одну неделю. Ему не понравились существующие там порядки. Особенно он не мог примириться с тем, что, когда входила хозяйка, все служащие должны были вставать. Сергей вставать не захотел, разругался с хозяйкой и ушел. ‹...› Поступать в учительский институт Сергей не захотел» (Хроника, 1, 37). О своем отказе от этого института Есенин упомянул в одной из автобиографий: «...я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика настолько мне осточертели, что я и слушать не захотел». Конфликт с отцом продолжался и позднее (в письме 14 есть такие слова: «...с отцом шла неприятность. Теперь решено. Я один. ‹...› Теперь на квартиру к нему я хожу редко. Он мне сказал, что у них „мне нечего делать“»). Возвращение Есенина на жительство в Строченовский переулок произошло, по-видимому, уже в 1913 г.
[5] Я не могу примириться с конторой и с ее пустыми людьми. ~ [5-2] Я насмехаюсь открыто надо всеми... — Ср.: «С моими знакомыми расхожусь помаленьку. Наскучили все они, — разговоры пошлые... ‹...› я сам про себя смеюсь над ними от души» (из письма А. В. Кольцова В. Г. Белинскому от 15 июня 1838 г. — Кольцов 1911, с. 188).
[6] Никто почти меня не понимает, всего только-только двое слушают охотно ~ Один академик, другой — очень серьезный и милый юноша... — Личности этих сослуживцев Есенина не установлены.
[7] Панфилов скоро мне пришлет ответ, и я ему дам адрес — Очевидно, к 14 окт. 1912 г. Есенин еще не получил от друга ответ на не известное ныне письмо; скорее всего, именно в последнем могли содержаться слова, обещанные в письме 10, — о Мане, «которая гораздо выше стоит нас обоих».
[8] Карточку я тебе пришлю после со своей — Имеется в виду фотография Г. Панфилова, упомянутая в конце письма 10. |
