А. Б. МАРИЕНГОФУ и Г. Р. КОЛОБОВУ
19 ноября 1921 г. Москва
Ура! Варшава наша![1]
Сегодня 19 ноября, пришло письмо от Лившица, три тысчи герм<анских> марок, 10 ф. сахару, 4 коробки[1-2] консервов и оттиск наших переведенных стихов на еврейский язык[1-3] с «Испов<едью> хулиг<ана>» и «Разочарованием».[2] Америка делает нам предложение через Ригу, Вена выпускает к пасхе сборник на немецком,[3] а Берлин в лице Верфеля бьет челом нашей гениальности.[4]
Ну что, сволочи?! Сукины дети?! Что, прохвосты?!
Я теперь после всего этого завожу себе пару кобелей и здороваться буду со всеми только хвостами или лапами моих приближенных.
Что там Персия? Какая Персия?[5] Это придумывают только молодожены такое сантиментальное путешествие. Это Вам не кондукторы из Батума, а Вагоновожатые Мира!!![6]
Ах, Клопиков,[7] Клопиков, как же это ты так обмазался своей кондукторшей? Что это? Как это? Неужели шведская кровь[8] настолько горячая, что ты даже без толкача напролет просиживаешь и пролеживаешь с ней ночи? Где ж девалась твоя былая ретивость? Поймали конягу! Обидно даже. Добро бы вервием каким, а то так, недоуздком паршивым. Ну да ладно! Все это простится тебе, если я скоро получу от тебя не менее ведра вина. Живу, Ваня, отвратно[9]. Дым все глаза сожрал, Дункан меня заездила до того, что я стал походить на изнасилованного.[10] А книгу всё печатают и печатают.[11] Особенного, конечно, кроме этих немного обманывающих вестей от Лившица, ничего нет.
Итак, жду вина.
С поцелуями Сергей и Кузя.[12]
Примечания
110. А. Б. Мариенгофу и Г. Р. Колобову. 19 ноября 1921 г. — публикация: «Новый журнал», 1972, кн. 109, с. 154—155, публ. Г. Маквея (с неточностями); фамилия адресата (А. Б. Мариенгоф) и год написания письма даны под знаком вопроса. Правильная датировка — Есенин 6 (1980), с. 110; фамилия второго адресата письма (И. И. Старцев), названная там же, ошибочна.
Печатается по копии рукой С. А. Толстой-Есениной (Государственный литературный музей Российской Федерации).
Датируется по началу фразы «Сегодня, 19 ноября...» и по упоминанию фамилии А. Дункан в сочетании с контекстом письма. Адресаты установлены по содержанию (см. реальный коммент.).
[1] Варшава наша! ~ [1-2] письмо от Лившица ~ [1-3] оттиск наших переведенных стихов на еврейский язык... — Как письмо, о котором идет речь, так и какие-либо сведения о его авторе неизвестны. Из слов Есенина тем не менее явствует, что это письмо было получено (скорее всего, из Варшавы) от издателя переводов (или переводчика?) стихов Есенина и Мариенгофа на идиш. Присланные одновременно деньги и продукты могли быть гонораром за публикацию этих переводов либо авансом за предполагавшуюся к изданию книгу. Ср. ниже: «А книгу всё печатают и печатают».
[2] ...с «Исповедью хулигана» и «Разочарованием» — Маленькая поэма Есенина была написана в нояб. 1920, опубликована в одноименной книге поэта, [М.], 1921 (вышла в конце дек. 1920 — начале янв. 1921 г.) и в коллективном сборнике «Золотой кипяток», М., 1921 (вышел до 21 янв.). Маленькая поэма Мариенгофа написана в авг. 1921 и напечатана в одноименном сборнике, [М.], 1922. Прижизненные переводы произведений Есенина и Мариенгофа «на еврейский язык» не выявлены. В 1933 г. в Варшаве был выпущен на идише небольшой сборник Есенина «Избранные стихотворения».
[3] Америка делает нам предложение через Ригу. Вена выпускает к пасхе сборник на немецком... — По-видимому, в письме Лившица говорилось о ходе реализации проектов издания переводов стихов Есенина и Мариенгофа в Европе и Америке. О сути «американского» предложения сведений нет. Книга немецких переводов в Вене не выходила.
[4] ... Берлин в лице Верфеля бьет челом нашей гениальности — Возможно, речь идет об отклике Ф. Верфеля на поэзию имажинистов в немецкой печати. Этот отклик не выявлен.
[5] Что там Персия? Какая Персия? — Есенин мечтал побывать в Персии. Мариенгоф писал: «В начале зимы ‹1922 г.› Почем-Соль ‹Г. Р. Колобов› должен был уехать на Кавказ. Стали обдумывать, как вытащить из Москвы Есенина. Соблазняли и соблазнили Персией (Мой век, с. 393). Поездка, о которой идет речь, сорвалась (см. письмо 113 и коммент. к нему).
[6] Это Вам не кондукторы из Батума, а Вагоновожатые Мира!!! — Очевидно, Есенин вспоминает какой-то эпизод из поездок в вагоне Колобова в 1920—1921 гг., одновременно обыгрывая строки стихов В. Г. Шершеневича из книги «Лошадь как лошадь» (1920):
Вадим Габриэлевич — вагоновожатый веселий...
(«Квартет тем»);
Я — кондуктор событий, я — кондуктор без крылий,
Грешен ли, что вожатый сломал наш вагон?!
(«Принцип растекающейся темы»).
[7] Клопиков — Это дружеское прозвище Г. Р. Колобова, что с несомненностью явствует из последующего текста. В то время Есенин, Мариенгоф и Колобов жили на одной квартире.
[8] ...как же это ты так обмазался своей кондукторшей? ~ Неужели шведская кровь... — Речь идет о будущей жене Колобова Л. И. Эрн, у которой были шведские корни. Мариенгоф вспоминал: «Почем-Соль влюбился. Бреет голову, меняет пестрые туркестанские тюбетейки, начищает сапоги американским кремом и пудрит нос. Из бухарского белого шелка сшил рубашки, длинные, на грузинский фасон.
Собственно, я виновник этого несчастья. Ведь знал, что Почем-Соль любит хорошие вещи.
А та, с которой я его познакомил, именно хорошая Вещь. Ею приятно обставить квартиру. ‹...›
Очень страшно, если он возьмет Вещь в жены, чтобы украсить свое купе. ‹...›
По вечерам мы с Есениным беспокоимся за его судьбу. Есенин, как в прошлые дни, говорит:
— Пропадает парень... пла-а-а-кать хочется!» (Мой век, с. 388).
«У Вещи нос искусной формы и мягкие золотистые волосы, губы хорошо нарисованы яркой масляной краской, а глаза — прозрачной голубой акварелью. Они недружелюбные, как нежилая нетопленая комната. ‹...›
Когда Почем-Соль начинал шумно вздыхать, у большой Вещи на носу собирались сердитые складочки:
— Пожалуйста, осторожней! Ты разобьешь мое баккара.
В таких случаях я не мог удержаться, чтобы не съязвить:
— А пузыречки вовсе не баккара, а Брока́ра.
До революции была такая фирма парфюмерная» (там же, с. 393—394).
[9] Живу, Ваня, отвратно — Судя по письму 107 (см. также коммент. к нему), Мариенгофа в кругу друзей иногда называли Ваней.
[10] Дункан меня заездила до того, что я стал походить на изнасилованного — Е. Я. Стырская так писала об отношениях Есенина и А. Дункан в конце 1921 — первой половине 1922 г.: «Есенин был последней любовью Айседоры Дункан. ‹...› Она старалась уберечь ото всех свою последнюю любовь. ‹...› В нашем кругу ходили злые слухи об особняке на Пречистенке — один нелепее другого. Якобы Дункан спаивает Есенина, якобы Есенин живет на деньги стареющей женщины, якобы она не дает ему работать, оторвала его от друзей, от литературы, от революции... Многие прекратили общаться с Есениным. Эти слухи достигли его, наполнив сердце яростью, печалью и отчаянием. И постепенно он отдалился ото всех. Встречи с Есениным становились все реже. Встречаясь, он был холоден и рассеян, замкнут и хвастлив. ‹...› Есенин пришел ко мне поздно вечером. ‹...›
— Что с тобой, Сергей, любовь, страдания, безумие?
Он посмотрел на меня исподлобья и сказал тихо, запинаясь и тяжело вздыхая:
— Не знаю. Ничего похожего с тем, что было в моей жизни до сих пор. Айседора имеет надо мной дьявольскую власть. Когда я ухожу, то думаю, что никогда больше не вернусь, а назавтра или послезавтра я возвращаюсь. Мне часто кажется, что я ее ненавижу. ‹...›
И все-таки я к ней возвращаюсь. ‹...› Я ко всем холоден! Она стара... Ну, если уж... Но мне интересно жить с ней и мне это нравится... Знаешь, она иногда совсем молодая, совсем молодая. Она удовлетворяет меня и любит и живет по-молодому. После нее молодые мне кажутся скучными — ты не поверишь.
— Почему же ты тогда от нее убегаешь?
— Не знаю. Не нахожу ответа. Иногда мне хочется разнести все в Балашовском особняке ‹на Пречистенке›, камня на камне не оставить. И ее в пыль!» (Газ. «Welt am Abend», Берлин, 1928, 13 дек. — 1929, 2 янв., пер. Л. Г. Григорьевой).
[11] А книгу всё печатают и печатают — Из контекста письма явствует, что здесь, скорее всего, имеется в виду издание сборника стихов Есенина и Мариенгофа на идише (см. выше).
[12] Кузя — Вероятно, эта подпись носит шуточный характер. В окружении Есенина было принято давать друг другу шуточные прозвища: Мариенгофа называли Рыжим, Гунтером, Ваней, его жену А. Б. Никритину — Мартышкой, Мартыном, Мартышоном, Есенина — Вяткой, А. М. Сахарова — Сакшо́й, Г. Р. Колобова — Почем-Солью. |
