Письма » Иванову-Разумнику, 6 марта 1922 г.

Дорогой Разумник Васильевич!

Очень и оченьобрадовался Вашему письму.^[1]

От 9—12 февраля я был в Питере, так, случайно, без всякого предположения; искал Вас, но мне сказали, что Вы бываете только по пятницам (а я приехал как раз в 10 ч. вечера в пятницу), очень был огорчен тем, что даже и по телефону нельзя было поговорить.

Журналу Вашему или сборнику обрадовался тоже чрезвычайно.^[1-1] Давно пора начать — уж очень мы все рассыпались, хочется опять немного потесней «в семью едину»,^[2] потому что мне, например, до чертиков надоело вертеться с моей пустозвонной братией,^[3] а Клюев засыхает совершенно в своей Баобабии.^[4] Письма мне он пишет отчаянные.^[5] Положение его там ужасно, он почти умирает с голоду.^[6]

Я встормошил здесь всю публику, сделал для него, что мог, с пайком и послал 10 милл<ионов> руб. Кроме этого, послал еще 2 милл<иона> Клычков и 10 — Луначарский.^[7]

Не знаю, какой леший заставляет его сидеть там? Или «ризы души своей» боится замарать^[8] нашей житейской грязью? Но тогда ведь и нечего выть, отдай тогда тело собакам, а душа пусть уходит к Богу.

Чужда и смешна мне, Разумник Васильевич, сия мистика дешевого православия, и всегда-то она требует каких-то обязательно неумных и жестоких подвигов. Сей вытегорский подвижник хочет всё быть календарным святителем вместо поэта, поэтому-то у него так плохо все и выходит.

«Рим» его, несмотря на то, что Вы так тепло о нем отозвались,^[9] на меня отчаянное впечатление произвел. Безвкусно и безграмотно до последней степени со стороны формы.^[10] «Молитв молоко» и «сыр влюбленности» — да ведь это же его любимые Мариенгоф и Шершеневич со своими «бутербродами любви».^[11]

Интересно только одно фигуральное сопоставление, но увы — как это по-клюевски старо́!.... Ну, да это ведь попрек для него очень небольшой, как Клюева. Сам знаю, в чем его сила и в чем правда.^[12] Только бы вот выбить из него эту оптинскую дурь,^[13] как из Белого — Штейнера,^[14] тогда, я уверен, он записал бы еще лучше, чем «Избяные песни».^[15] Еще раз говорю, что журналу Вашему рад несказанно. Очень уж опротивела эта беспозвоночная тварь со своим нахальным косноязычием. Дошли до того, что Ходасевич стал первоклассным поэтом. ?.. Дальше уж идти некуда. Сам Белый его заметил^[16] и, в Германию отъезжая, благословил.^[17]

Нужно обязательно проветрить воздух. До того накурено у нас сейчас в литературе, что просто дышать нечем.

В Москве себя чувствую отвратительно. Безлюдье полное. Рогачевские и Сакулины^[18] больше ценят линию поведения, чем искусство, и хоть они ко мне хорошо относятся, но одно осознание, что видишь перед собой алжирского бея с шишкой под носом,^[19] заставляет горько смеяться и идти лучше в кабак от сих праведников. Нравы у них миргородские, того и гляди, вбежит свинья и какой-нибудь важный документ съест со стола души.

А в других местах только и видишь бекеши со смушками.^[20] Ни лица, ни ног, ни рук, ни глаз, одни только обычаи «хорошего тона». Поэзия там наравне с вином и блинами расценивается. Устал я от всего этого дьявольски! Хочется куда-нибудь уехать, да и уехать некуда.^[21] Вероятно, после пожара всегда так бывает. С тоски перечитывал «Серебряного голубя».^[22] Боже, до чего все-таки изумительная вещь. Ну разве все эти Ремизовы, Замятины и Толстые (Алекс.) создали что-нибудь подобное? Да им нужно подметки целовать Белому. Все они подмастерья перед ним. А какой язык, какие лирические отступления! Умереть можно. Вот только и есть одна Радость после Гоголя.

Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища, потому что домой стали ходить и беспокоить разные бездельники, вплоть до Рукавишникова.^[23] Им, видите ли, приятно выпить со мной! Я не знаю даже, как и отделаться от такого головотяпства, а прожигать себя стало совестно и жалко.

Хочется опять заработать, ибо внутри назрела снова большая вещь.^[24] Для журнала же Вашего я пришлю пока несколько стихотворений.^[25] Об Арс<ении> Авраамове я слышал лишь одно, что он находится в Закавказьи, но где именно, никто точно сказать не может, потому что сегодня он в Темир-Хан-Шуре, а завтра его вдруг видят в Баку.^[26]

Ну, всего Вам, Разумник Васильевич, лучшего.

Привет Варваре Николаевне и детям.^[27] (Боже, они теперь у Вас ведь почти взрослые!)

Жму Вашу руку.

С. Есенин.

На конверте:

Примечания

114. Иванову-Разумнику. 6 марта 1922 г. — публикация в журнале «Русская литература», 1958, № 2, с. 167—168, в статье Н. Хомчук «Есенин и Клюев: (По неопубликованным материалам)» (в извлечениях); полностью — Есенин 5 (1962), с. 151—153.

Печатается по автографу (Институт русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук, ф. Р. В. Иванова-Разумника).

^[1] Очень и очень обрадовался Вашему письму. ~ ^[1-1] Журналу Вашему или сборнику обрадовался тоже чрезвычайно — Очевидно, адресат сообщал Есенину о задуманном им новом издании. Скорее всего, речь шла о журнале «Эпоха», первый номер которого намечалось выпустить в марте 1922 г. (о его содержании и о сохранившемся перечне имен предполагаемых его авторов, где значилась и фамилия Есенина, см. кн. «Андрей Белый и Иванов-Разумник: Переписка / Публ., вступ. статья и коммент. А. В. Лаврова и Джона Мальмстада», СПб.: Atheneum; Феникс, 1998, с. 15). Утверждение, что этим изданием был проектируемый журнал «Основы» под редакцией Иванова-Разумника и С. Д. Мстиславского (Есенин 5 (1962), с. 348; Есенин 5 (1968), с. 282; Есенин 3 (1970), с. 250 и др.), опровергается сведениями, сообщенными С. Д. Мстиславским в его объяснительной записке по поводу организации указанного журнала (см.: РГАЛИ, ф. 306, оп. 1, ед. хр. 271. лл. 3, об.-4). Как «Основы», так и «Эпоха» в свет не вышли.

^[2] ...хочется опять немного потесней «в семью едину»... — Отзвук стихотворения А. С. Пушкина «Чем чаще празднует лицей...» (1831):

^[3] ...надоело вертеться с моей пустозвонной братией... — т. е. с соратниками по имажинизму.

^[4] ...Клюев засыхает ~ в своей Баобабии — Аллюзия на строки из стихотворения Клюева «На помин олонецким бабам...» (1921):

^[5] Письма мне он пишет отчаянные — Из них известно лишь одно — только что упомянутое (текст — Письма, 216—219).

^[6] Положение его там ужасно, он почти умирает с голоду — Клюев писал: «...теперь я нищий, оборванный, изнемогающий от постоянного недоедания полустарик. Гражданского пайка лишен, средств для прожития никаких. Я целые месяцы сижу на хлебе пополам с соломой, запивая его кипятком, бессчётные ночи плачу один-одинешенек и прошу Бога только о непостыдной и мирной смерти.

Не знаю, как переживу эту зиму. В Питере мне говорили, что я имею право на академический паек, но как его заполучить, я не знаю. Всякие Исполкомы и Политпросветы здесь, в глухомани уездной, не имеют никакого понятия обо мне, как о писателе, они набиты самым темным, звериным людом, опухшим от самогонки.

Я погибаю, брат мой, бессмысленно и безобразно» (Письма, 218).

^[7] Я ~ послал 10 милл‹ионов› руб. ~ и 10 — Луначарский — Сведений о получении этих денег в архиве Клюева не сохранилось.

^[8] Или «ризы души своей» боится замарать... — В стихотворении Клюева «Полунощница» (1912) есть строка: «Не запачканы ль где ризы чистые» (Клюев Н. Песнослов. Книга первая. Пг., 1919, с. 75). Однако раздраженный тон Есенина вызван не этими, а другими словами — в клюевском письме к нему есть такой абзац:

«Ты действительно победил пиджачных бесов, а не убежал от них, как я, — трепещущий за чистоту риз своих. Ты — Никола, а я Касьян, тебе все праздники и звоны на Руси, а мне в три года раз именины» (Письма, 217). Клюевское уподобление здесь связано с тем, что св. Николай Чудотворец является одним из самых чтимых святых на Руси, тогда как память преподобного Кассиана (Касьяна) празднуется лишь в високосные годы.

^[9] «Рим» ~ Вы так тепло о нем отозвались... — Иванов-Разумник посвятил поэме Клюева «Четвертый Рим» один из разделов своей статьи «„Три богатыря“», где, в частности, писал:

«Неожиданного в ней ‹поэме› нет ничего для знакомых с последними годами творчества этого поэта ‹...›; осознавший свою силу Илья Муромец размахивается в последних своих стихах и бьет, как в былинах, „по чем по́падя“. Впрочем, Илья по силе (сила — громадная!), он скорее Алеша Попович по хитрости: раньше пробовал рядиться он „в платье варяжское“, да скоро увидел, что сила его — в своем, исконном, и не без лукавства сильно ударил по этой струне своего творчества. И силу свою — осознал:

^[10] Безвкусно и безграмотно ~ со стороны формы — Это пристрастное суждение вызвано, скорее всего, не формальной, а содержательной стороной поэмы Клюева, которая, по сути, является негативным откликом на есенинскую «Исповедь хулигана». Ср.:

^[11] «Молитв молоко» ~ Шершеневич со своими «бутербродами любви» — Строки из «Четвертого Рима» (там же, с. 10):

По мнению исследователя творчества Клюева Л. А. Киселевой, «„бутерброды любви“ — этот образ уже на лексическом уровне обнаруживает эклектическую свою природу и достаточно циничный смысл; тогда как „молитв молоко“ и „влюбленности сыр“ не просто органичны и закономерны в клюевской поэтике (ср.:„Блинный сад благоуханен...“; „Щаный сад весь в гнездах дум грачиных...“ ‹строки из стихотворений поэта›), но мощно вписаны в тот культурный контекст, в котором и Богородица традиционно именуется „пищным раем“» ( подробнее см. в кн. «Николай Клюев: Исследования и материалы», М.: Наследие, 1997, с. 195 и сл.).

^[12] Сам знаю, в чем его сила и в чем правда — Это ответ Есенина на слова критика из его «„Трех богатырей“»: «Силу свою он ‹Клюев› осознал, он знает, в чем и где она; взяв эпиграфом строки Сергея Есенина: „А теперь хожу в цилиндре и в лаковых башмаках“, он обрушивается на эти символические башмаки и цилиндр...» (журн. «Летопись Дома Литераторов», Пг., 1922, № 7, 1 февр., с. 5).

^[13] Только бы вот выбить из него эту оптинскую дурь... — Усматривается связь этих слов с фразой из письма Есенина тому же адресату конца дек. 1917 г. (письмо 86): «...черт с ним, с Серафимом Саровским, с которым он ‹Клюев› так носится...» — «ведь именно Серафим Саровский был духовным отцом оптинского старчества» (наблюдение Л. А. Киселевой в кн. «Николай Клюев...», с. 190). См. также в статье «Ключи Марии» и примечании к ней.

^[14] ...как из Белого — Штейнера... — А. Белый в те годы был активным сторонником и проводником в жизнь антропософского учения Р. Штейнера. Испытавший в ранней юности определенное увлечение теософскими идеями (см. письма 21 и 22 и коммент. к ним), Есенин не раз беседовал на соответствующие темы с А. Белым (подробнее об этом см. коммент. к письму 108). В «Раккурсе к дневнику» А. Белого под датой: «1918. Март» записано: «...переезд в Москву Есенина; частые встречи с Есениным; Есенин начинает часто бывать в помещении А‹нтропософского› О‹бщества›; и даже присутствует при „Эвритмии“» (Российский государственный архив литературы и искусства, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 100, л. 92). Кружок эвритмии, т. е. искусства сделать слово зримым через движение тела, вела тогда М. В. Сабашникова, в воспоминаниях которой есть несколько слов о ее знакомстве с Есениным (через А. Белого; скорее всего, в Антропософском обществе) — см. ее кн. «Зеленая змея: История одной жизни / Пер. с нем. М. Н. Жемчужниковой», М.: ЭНИГМА, 1993, с. 261—262.

Саркастический оттенок комментируемых слов Есенина свидетельствует, что к тому времени он уже пришел к неприятию тео- и антропософской идеологии и практики.

^[15] ...«Избяные песни» — Этот цикл, опубликованный во 2-ом сборнике «Скифы» (см. о нем, в частности, письмо 86 и коммент. к нему), впоследствии открыл вторую книгу собрания стихотворений Клюева в несколько измененном по ср. со 2-ым сборником «Скифы» виде. В состав «Избяных песен» автор включил следующие 15 стихотворений: «Четыре вдовицы к усопшей пришли...»; «Лежанка ждет кота, пузан-горшок хозяйку...»; «Осиротела печь, заплаканный горшок...»; «„Умерла мама“ — два шелестных слова...»; «Шесток для кота — что амбар для попа...»; «Весь день поучатися правде Твоей...»; «Хорошо ввечеру при лампадке...»; «Заблудилось солнышко в корбах темнохвойных...»;«От сутёмок до звезд и от звезд до зари...»; «Бродит темень по избе...»; «Зима изгрызла бок у стога...»; «В селе Красный Волок пригожий народ...»; «Коврига свежа и духмяна...»; «Вешние капели, солнопёк и хмара...»; «Ворон грает к теплу, а сорока к гостям...» (Клюев Н. Песнослов. Книга вторая. Пг., 1919, с. 5—31).

^[16] Дошли до того, что Ходасевич стал первоклассным поэтом. ~ Сам Белый его заметил... — Недоброжелательная окраска этих слов, скорее всего, вызвана тем, что в статье А. Белого с апологетическим названием «Рембрандтова правда наших дней» Есенин оказался среди поэтов, предпочтение перед которыми было отдано Ходасевичу:

«...недавно испытывал редкую радость я: слушал стихи ‹...›. Стихи принадлежали поэту не новому, — и поэту без пестроты оперения — просто поэту. В поэте жила одна нота, которая переживает новейшее, ибо новейшее не выживает, новейшее при появлении самоновейшего старится; да, пятнадцать уж лет как господствует в поэзии спорт; самоновейшее вытесняет новейшее; и поэту, которому не пришлось быть новейшим сначала, не уделяли внимания; некогда было заняться им: не до него — Маяковский „штанил“ в облаках преталантливо; и отелился Есенин на небе — талантливо, что говорить; Клюев ‹...› развел баобабы на севере так преталантливо, почти гениально, что нам не было время ‹так!› вдуматься в безбаобабные строки простого поэта, в котором правдивость, стыдливость и скромная гордость как будто нарочно себя отстраняют от конкурса на лавровый венок. И вот — диво: лавровый венок — сам собою на нем точно вырос ‹...›.

Он ‹Ходасевич›, стоя на месте и не стремясь в новизны, углублял и чеканил гравюрою неколоритные строчки, казалось бы... до классицизма, до стилизации? Нет: до последней черты правдивейшего отношения к себе, как к поэту ‹...›.

Про Ходасевича говорят: „Да, и он поэт тоже“... И хочется крикнуть: „Не тоже, а поэт Божьей милостью, единственный в своем роде“» (журн. «Записки мечтателей», Пб., 1922, № 5, с. 136, 137, 139; выделено автором).

^[17] ...и, в Германию отъезжая, благословил — Ср. с пушкинским:

Белый выехал в Берлин из Москвы 20 окт. 1921 г. («Андрей Белый: Хронологическая канва жизни и творчества / Сост. А. В. Лавров». — В кн. А. В. Лаврова «Андрей Белый в 1900-е годы», М., 1995, с. 319).

^[18] Рогачевские и Сакулины... — Употребление имен В. Л. Львова-Рогачевского и П. Н. Сакулина — ведущих литературных критиков-марксистов тех лет — в собирательном смысле (ср. со словами «какой-нибудь эго-мережковский» в письме 82).

^[19] ...видишь алжирского бея с шишкой под носом... — Образ из «Записок сумасшедшего» Гоголя, возникавший и в более раннем (неотправленном) письме Есенина Иванову-Разумнику (май 1921 г.); см. письмо 108.

^[20] Нравы ~ миргородские ~ вбежит свинья ~ документ съест ~ бекеши со смушками — Подчеркнутые переклички с гоголевской «Повестью о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (1834).

^[21] Хочется куда-нибудь уехать, да и уехать некуда — Вскоре такая возможность открылась: 17 марта 1922 г. Есенин обратился с заявлением на имя народного комиссара по просвещению с просьбой ходатайствовать о выдаче ему заграничного паспорта для поездки в Берлин «по делу издания книг» (Письма, 108). Просьба была удовлетворена, и 10 мая 1922 г. поэт выехал из России вместе с А. Дункан. См. также коммент. к письму 117.

^[22] ...перечитывал «Серебряного голубя» — Речь идет о книге А. Белого «Серебряный голубь» (М.: Скорпион, 1910), имевшей в этом издании подзаголовок — «Повесть в 7-ми главах».

^[23] ...стали ходить и беспокоить разные бездельники, вплоть до Рукавишникова — И. С. Рукавишников и Есенин познакомились после переезда Есенина из Петрограда в Москву: оба они были среди членов и гостей «Дворца искусств», подписавших 27 марта 1919 г. приветственный адрес М. Горькому в связи с его 50-летием (Музей-квартира А. М. Горького в Москве). 28 апр. 1919 г. Есенин подал во «Дворец искусств», возглавлявшийся Рукавишниковым, заявление с просьбой о вступлении в эту организацию. Одно из публичных выступлений Есенина во «Дворце искусств» состоялось 1 мая 1919 г. на вечере поэтов, посвященном «Празднику труда» («Вечерние известия Московского совета рабочих и красноармейских депутатов», 1919, 3 мая, № 231).

^[24] ...внутри назрела снова большая вещь — И. И. Старцев — один из свидетелей реализации начального этапа этого замысла Есенина — писал: «Есенин долго готовился к поэме „Страна негодяев“, всесторонне обдумывая сюжет и порядок событий в ней. Мысль о написании этой поэмы появилась у него тотчас же по выходе „Пугачева“. По первоначальному замыслу поэма должна была широко охватить революционные события в России с героическими эпизодами гражданской войны. Главными действующими лицами в поэме должны были быть Ленин, Махно и бунтующие мужики на фоне хозяйственной разрухи, голода, холода и прочих „кризисов“ первых годов революции. Он мне читал тогда же набросанное вчерне вступление к этой поэме: приезд автора в глухую провинцию метельной ночью на постоялый двор, но аналогичное по схеме начало в „Пугачеве“ его смущало, и он этот отрывок вскоре уничтожил. От этого отрывка осталось у меня в памяти сравнение поэта с синицей, которая хвасталась, но море не зажгла. Обдумывая поэму, он опасался впасть в отвлеченность, намереваясь подойти конкретно и вплотную к описываемым событиям. Ссылаясь на „Двенадцать“ Блока, он говорил о том, как легко надорваться над простой с первого взгляда и космической по существу темой. Поэму эту он так и не написал в ту зиму ‹1921—1922 гг.› и только уже по возвращении из-за границы читал из нее один отрывок. Первоначальный замысел этой поэмы у него разбрелся по отдельным вещам: „Гуляй-поле“ и „Страна негодяев“ в существующем тексте» (Восп., 1, 414).

^[25] ...пришлю ~ несколько стихотворений — Было ли выполнено это намерение, установить не удалось — в сохранившейся части архива Иванова-Разумника (Институт русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук) ни одного есенинского стихотворения, написанного рукой автора, нет.

^[26] Об Арс‹ении› Авраамове я слышал ~ что сегодня он в Темир-Хан-Шуре, а завтра ~ в Баку — Очевидно, это ответ на вопрос Иванова-Разумника, заданный именно Есенину потому, что А. Авраамов в то время сотрудничал с имажинистами. Подпись Авраамова стояла, в частности, под текстом листовки-обращения «Имажинисты всех стран, соединяйтесь!..». Издательством «Имажинисты» была выпущена его книга «Воплощение: Есенин — Мариенгоф» (М., 1921). В том же году его имя значилось в списке научной экспедиции Российской Академии Наук, посланной на Кавказ «с целью изучения племенного состава, языков, быта и народного творчества горских народностей» (Государственный архив Российской Федерации, ф. 2307, оп. 2, ед. хр. 27, л. 100). Как музыкальный фольклорист, Авраамов собирал материалы для акустического изучения музыкальных ладов кавказских народов не только в 1921—1922 гг., но и в последующие годы, путешествуя с этой целью по всему Кавказу; о некоторых его тогдашних маршрутах и говорит здесь Есенин. Темир-Хан-Шура (с 1922 г. — Буйнакск) — населенный пункт в Дагестане.

^[27] Привет Варваре Николаевне и детям — Т. е. В. Н., Л. Р. и И. Р. Ивановым, членам семьи адресата.