А. М. САХАРОВУ
1 июля 1922 г. Дюссельдорф
1 июля <19>22.
Друг мой Саша! Привет тебе и тысячу поцелуев. Голубь милый, уезжая, я просил тебя помочь моим сестрам денежно, с этой просьбой обращаюсь к тебе и сейчас. Дай им сколько можешь, а я 3-го июля еду в Брюссель и вышлю тебе три посылки «Ара». Прошу тебя как единственного родного мне человека. Об Анатолии я сейчас не думаю, ему, вероятно, самому не сладко. Я даже уверен в этом.
Родные мои! Хорошие!...
Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом?
Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать — самое высшее музик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно. Ну и ебал я их тоже с высокой лестницы. Если рынок книжный — Европа, а критик — Львов-Рогачевский, то глупо же ведь писать стихи им в угоду и по их вкусу. Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. Птички какают с разрешения и сидят, где им позволено. Ну, куда же нам с такой непристойной поэзией?
Это, знаете ли, невежливо так же, как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к ебенейшей матери и навострить лыжи обратно. Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину. Еб их проеби в распроебу. Конечно, кой-где нас знают, кой-где есть стихи переведенные, мои и Толькины,[1] но на кой хуй все это, когда их никто не читает.
Сейчас на столе у меня английский журнал со стихами Анатолия,[2] который мне даже и посылать ему не хочется. Очень хорошее издание, а на обложке пометка: в колич. 500 экз. Это здесь самый большой тираж! Взвейтесь, кони! Неси, мой ямщик..... Матушка! Пожалей своего бедного сына...
А знаете? У алжирского бея под самым носом шишка?[3]
Передай все это Клычкову и Ване Старцеву. Когда они будут ебунаться, душе моей в тот час легче станет. Друг мой! Если тебя обо мне кто-нибудь спросит, передай, что я пока утонул в сортире с надписью на стенке:
«Есть много разных вкусов и вкусиков [4]
...........................»
Остальное пусть докончит Давид Самойлович и Сережа. Они это хорошо помнят. Передай им кстати мой большущий привет и скажи, что я пишу им особо.[5]
Твой Сергунь.
Гоголевская приписка:
Ни числа, ни месяца, [6]
Если б был хуй большой,
То лучше б на хую повеситься. Примечания
122. А. М. Сахарову. 1 июля 1922 г. — публикация в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном», 1922, № 1, нояб., с. [14] (с купюрами).
Печатается по рукописной копии С. А. Толстой-Есениной (Государственный литературный музей Российской Федерации). Согласно копии, письмо было написано на бланке: «Park-Hötel / Düsseldorf / Corneliusplatz» (так же, как и письмо 121). Местонахождение автографа неизвестно.
В соответствии с источником текста публикуется впервые.
[1] ...кой-где есть стихи, переведенные, мои и Толькины... — См. коммент. к письму 123.
[2] ...английский журнал со стихами Анатолия... — О каком издании идет речь, выяснить не удалось.
[3] Взвейтесь, кони! ~ под самым носом шишка? — Ср. с «Записками сумасшедшего» Н. В. Гоголя: «Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! ‹...›Матушка, спаси твоего бедного сына! ‹...›Матушка, пожалей о своем больном дитятке!.. А знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка?»
[4] «Есть много разных вкусов и вкусиков...» — Здесь варьируется строка экспромта В. В. Маяковского. М. Д. Ройзман вспоминал о том, как Маяковский критиковал «имажинистов за то, что они пишут стихи, оторвавшись от жизни. Всем попало на орехи, но особенно досталось Кусикову, которого Маяковский обвинил в том, что он еще не постиг грамоты ученика второго класса. Как известно, поэт написал о Кусикове следующие строки:
На свете
много
вкусов
и вкусиков:
одним нравится
Маяковский,
другим —
Кусиков».
(Восп., 1, 390).
В. Г. Шершеневич писал: «Маяковский подарил Кусикову свою книжку стихов с незамаскированной издевательской надписью:
Есть люди разных вкусов и вкусиков:
Одним нравлюсь я, а другим — Кусиков.
Сандро от восторга, что его фамилию зарифмовали, да еще рядом с фамилией Маяковского, показывал эту надпись всем и каждому, не замечая, что все, конечно, смеялись. Так чуть ли не впервые эпиграмма была, по существу, опубликована самим адресатом» (Мой век, с. 555).
Подлинный текст Маяковского, написанный на его кн. «Человек: Вещь» (Пг. (фактически — М.), [1918]):
К чему спорить
из-за вкусов и из-за
вкусиков,
Пусть одному нравлюсь
я, а Другому Кусиков.
В. Маяковский.
(см. кн.: Марков А. «Храните у себя эту книжку...». М.: Книга, 1989, с. 290—291; на с. 289 — факсимиле).
[5] ...я пишу им особо — Письма Есенина Д. С. Айзенштату и С. Д. Головачеву неизвестны.
[6] Гоголевская приписка: / Ни числа, ни месяца... — Герой гоголевских «Записок сумасшедшего» Поприщин так отмечал отдельные даты своих записей: «Никото́рого числа. День был без числа»; «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает что такое». |
