Письма » Мариенгофу А. Б., 9 июля 1922 г.

Милый мой Толенок! Я думал, что ты где-нибудь обретаешься в краях злополучных лихорадок и дынь нашего чудеснейшего путешествия 1920 г.,^[1] и вдруг из письма Ильи Ильича узнал, что ты в Москве. Милый мой, самый близкий, родной и хороший, так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору. Здесь такая тоска, такая бездарнейшая «северянинщина» жизни,^[2] что просто хочется послать это все к энтой матери.

Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Бель-Голландское море^[3] и свиные тупые морды европейцев. От изобилия вин в сих краях я бросил пить и тяну только сельтер. Очень много думаю и не знаю, что придумать.

Там, из Москвы, нам казалось, что Европа — это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии,^[4] а теперь отсюда я вижу: Боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может. Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты бы стал хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти люди, которые снуют быстрей ящериц, не люди — а могильные черви, дома их гро́бы, а материк — склеп.^[4-2] Кто здесь жил, тот давно умер, и помним его только мы, ибо черви помнить не могут.

Из всего, что я намерен здесь сделать, это издать переводы двух книжек по 32 страницы двух несчастных авторов,^[5] о которых здесь знают весьма немного в литературных кругах.

Издам на английском и французском.^[5-2] К тебе у меня, конечно, много просьб, но самая главная — это то, чтобы ты позаботился о Екатерине, насколько можешь.

Тысячу приветов Давиду Самойловичу, и Сереже, и Кожебаткину, а Ваньке Старцеву сто подзатыльников.

Из Дюссельдорфа я послал письмо Сашке.^[6] Если у тебя с деньгами трудно, то ухвати его за полы и ограбь. Пересылать деньги отсюда при всех моих возможностях оказывается невозможно.

В Берлине я наделал, конечно, много скандала и переполоха.^[7] Мой цилиндр и сшитое берлинским портным манто привели всех в бешенство. Все думают, что я приехал на деньги большевиков, как чекист или как агитатор. Мне все это весело и забавно. Том свой продал Гржебину.^[8]

От твоих книг шарахаются. Хорошую книгу стихов удалось продать только как сборник новых стихов твоих и моих.^[9] Ну да черт с ними, ибо все они здесь прогнили за 5 лет эмиграции. Живущий в склепе всегда пахнет мертвечиной. Если ты хочешь сюда пробраться, то потормоши Илью Ильича, я ему пишу об этом особо.^[10] Только после всего, что я здесь видел, мне не очень хочется, чтобы ты покинул Россию. Наше литературное поле другим сторожам доверять нельзя.

При всяком случае, конечно, езжай, если хочется, но скажу тебе откровенно: если я не удеру отсюда через месяц, то это будет большое чудо. Тогда, значит, во мне есть дьявольская выдержка характера, которую отрицает во мне Коган.^[11]

Вспоминаю сейчас о Клопикове и Туркестане. Как все это было прекрасно^[12]! Боже мой! Я люблю себя сейчас даже пьяного со всеми моими скандалами...

Черный Мартышан! Слышишь ли ты меня? Лучше жениться на «до́ге» и ждать, когда придет потенция поцелуя, чем седеть духовно здесь ради мариенгофских фонтанов,^[13] ну ее к черту, красоту смерти и смерда — мне, живому, пусть это будет даже рразз-гениально-о!

Толя милый, приветы! Приветы!

Примечания

123. А. Б. Мариенгофу. 9 июля 1922 г. — публикация в журнале «Эрмитаж», М., 1922, № 11, 25—31 июля (в извлечениях); журн. «Гостиница для путешествующих в прекрасном», 1922, № 1, нояб., с. [15] (неполностью). Полный текст — Есенин 5 (1962), с. 159—162, с неточностями.

Печатается по автографу (Государственный литературный музей Российской Федерации). В письме имеются зачеркивания и вставка, сделанные Есениным: после слов «...о которых здесь знают весьма немного...» зачеркнуто «и то»; после слов «то ухвати его за полы и ограбь» два слова густо вымараны и не поддаются прочтению; во фразе «Живущий в склепе всегда пахнет мертвечиной» слово «всегда» вписано поверх строки.

^[1] ...в краях злополучных лихорадок и дынь нашего чудеснейшего путешествия 1920 г... — В июле-сент. 1920 г. Есенин и Мариенгоф совершили поездку на Кавказ (в Ростов-на-Дону, Кисловодск, Пятигорск, Минеральные воды, Баку, Тифлис) в вагоне ответственного сотрудника Наркомата путей сообщения Г. Р. Колобова. См. об этом письмо 100 и коммент. к нему.

^[2] ...«северянинщина» жизни... — Здесь выражено отрицательное отношение Есенина к мещанской атмосфере жизни на Западе. Эту атмосферу бездуховности поэт называл «северянинщиной», «смердяковщиной», «надсоновщиной».

^[3] ...Бель-Голландское море... — Бельгийско-Голландское море, т. е. Северное море, омывающее берега Бельгии и Голландии (Нидерландов). Курорт Остенде находится на берегу Северного моря.

^[4] ...Европа ~ ^[4-2] Сплошное кладбище ~ материк — склеп — Судя по лексике этого фрагмента, в его подтексте скрыта как перекличка, так и полемика Есенина с Ф. М. Достоевским, один из героев которого — Иван Карамазов — говорит: «Я хочу в Европу съездить ‹...›; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище ‹...›, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни, и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что всё это давно уже кладбище и никак не более» (Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы: Роман: Часть первая (на обл.: Книга первая). Пг.: Лит.-изд. отдел Наркомпроса, 1918, с. 273; отмечено Л. К. Долгополовым: журн. «Литературное обозрение», М., 1982, № 2, февр., с. 101).

После выхода первого номера журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» это место есенинского письма не осталось без внимания. В журнале «Всемирная иллюстрация» (М., 1922, № 6, с. 12) оно было изложено следующим образом: «С. Есенин в письмах из Берлина ‹так!›, помещенных в „Гостинице“, доказывает, что ‹...› русскому поэту не к чему экспортировать свои произведения за границу. Вне России они тухнут».

^[5] ...издать переводы двух книжек ~ двух несчастных авторов, ~ ^[5-2] Издам на английском и французском — В 1921—1922 гг. переводить стихи Есенина только начинали (сб. «Russian Literature Triquarterly», Ann Arbor, 1974, № 8, p. 538—539, прим. 123). В сент. 1922 г. на французском языке вышла книга Есенина «Confession d’un voyou» — Исповедь хулигана / Пер. Марии Милославской и Франца Элленса, предисл. Ф. Элленса, Париж: Я. Поволоцкий и Кº, 1922, 83 с., 1103 экз. Книга стихов Мариенгофа во французском переводе не выходила.

Тем не менее, журнальные переводы стихов обоих «несчастных авторов» на французский язык все же известны (Брянчанинов Н. Молодые «московиты». — Журн. «Нувель Ревю», Париж, 1923, 15 мая, с переводами из Есенина и Мариенгофа, выполненными Людмилой Савицкой).

^[6] Из Дюссельдорфа я послал письмо Сашке — Речь идет о письме 122.

^[7] В Берлине я наделал, конечно, много скандала и переполоха. — О шумных поэтических вечерах Есенина 12 мая и 1 июня в Берлине писали многие эмигрантские газеты Европы. «Вчера ‹12 мая› в „Доме Искусств“ разыгрался большой скандал, вызванный советскими поэтами Есениным, Кусиковым и неизвестными молодыми людьми, их сопровождавшими. ‹...› около 12 ночи ‹...› появился Сергей Есенин с женой Айседорой, Кусиков и „молодые люди“ типа сотрудников „Накануне“.

— Интернационал, — скомандовала Айседора, и „молодые люди“ запели. Раздались свистки и крики „долой“. Муж знаменитости, Есенин, влез на стул и крикнул в толпу:

— Нас свистками не удивишь, сам умею свистать в четыре пальца.

Часть публики, пораженная этими доводами, покинула „Дом“, а оставшимся Есенин-Дункан прочел свои стихи. „Молодые люди“ хлопали. Было очень весело...» (газ. «Парижские новости», 1922, 16 мая, № 638). См. также: газ. «Парижские новости», 24 июня, № 670.

П. П. Сувчинский писал Н. С. Трубецкому 14 мая 1922 г. из Берлина: « ‹...›Вчера ‹в ночь с 12 на 13 мая› мы были свидетелями, до какой мрази и пошлости дошла в настоящее время „Русская революция“. Прилетел на аэроплане вместе с Дункан поэт Есенин и остановился в лучшей гостинице. В „Доме искусств“ был устроен в их честь вечер. Есенин долго не шел, наконец в 12 ч. ночи явился под ручку с Дункан в белых туфельках. Дункан уже 55 ‹так!› лет, стерва! Живет с ним и очень афиширует это. Какой-то жиденок крикнул „интернационал“. Публика начала свистать. Тогда Есенин, стоя на стуле, крикнул: „А мы в России в четыре кулака свистим эмиграции“, и затем вместе с Дункан — „Интернационал“. Одни поддерживали, другие скандалили ...» (Письма, 327). См. также: письмо С. Платонова редактору газ. Нак. (там же); Толстая-Крандиевская Н. Сергей Есенин и Айседора Дункан. — Сб. «Прибой», Л., 1959; коммент. к письму 121.

^[8] Том свой продал Гржебину — 18 мая Есенин заключил договор с издателем З. И. Гржебиным на выпуск «Собрания стихов и поэм» (книга вышла осенью 1922 г. — см. Н. Г. Юсов. «Прижизненные издания С. А. Есенина: Библиографический справочник», с. 39). Сам договор не обнаружен, но о нем сказано в «Акте осмотра переписки, найденной в кожаном черном чемодане, оставшемся после смерти Есенина» (Российский государственный архив литературы и искусства; см.: Хроника, 2, 256).

^[9] Хорошую книгу стихов удалось продать только как сборник новых стихов твоих и моих — газ. «Накануне» (1922, 24 мая, № 48, и 28 мая, № 51) сообщала: «Печатаются и в ближайшее время поступят в продажу: Сергей Есенин и Мариенгоф — Хорошая книга стихов...». Книга не выходила, состав ее неизвестен.

^[10] Если ты хочешь сюда пробраться, то потормоши Илью Ильича, я ему пишу об этом особо — См. следующее письмо — И. И. Шнейдеру.

^[11] ...во мне есть дьявольская выдержка характера, которую отрицает во мне Коган — П. С. Коган писал о поэте: «Бунт Есенина, это — крестьянский бунт, без выдержки, бунт не прочный, срывающийся...» (журн. «Красная новь», 1922, № 3, с. 259).

^[12] Вспоминаю сейчас о Клопикове и Туркестане. Как все это было прекрасно... — Есенин был в Туркестане в апр.-мае 1921 г. В. И. Вольпин вспоминал 21 марта 1926 г.: «Поездку Есенина в Туркестан следует рассматривать как путешествие на Восток, куда его очень давно, по его словам, тянуло. ‹...›

Приехал Есенин в Ташкент в начале мая, когда весна уже начала переходить в лето. Приехал радостный, взволнованный, жадно на все глядел, как бы впивая в себя пышную туркестанскую природу, необычайно синее небо ‹...›

Литературная колония в Ташкенте встретила Есенина очень тепло и, пожалуй, с подчеркнутым уважением и предупредительностью как большого, признанного поэта, как мэтра. ‹...›

Приехал Есенин в Туркестан со своим другом Колобовым, ответственным работником НКПС, в его вагоне, в котором они и жили во все время их пребывания в Ташкенте и в котором затем уехали дальше — в Самарканд, Бухару и Полторацк (бывш. Асхабад)» (Восп.-95, с. 289—291).

^[13] ...седеть духовно здесь ради мариенгофских фонтанов... — Есенин обыгрывает поэму А. Б. Мариенгофа «Фонтаны седины» (сент. 1920):