Сергей Есенин
 VelChel.ru
Биография
Хронология
Семья
Галерея
Стихотворения
Хронология поэзии
Стихи на случай. Частушки
Поэмы
Маленькие поэмы
Проза
Автобиографии
Статьи и заметки
Письма
Фольклорные материалы
Статьи об авторе
Воспоминания
Коллективное
Ссылки
 
Сергей Александрович Есенин

Письма » Кусикову А. Б., 7 февраля 1923 г.

К оглавлению

А. Б. КУСИКОВУ

7 февраля 1923 г. Атлантический океан

Милый Сандро![1]

Пишу тебе с парохода, на котором возвращаюсь в Париж. Едем вдвоем с Изадорой.[2] Ветлугин остался в Америке.[3] Хочет пытать судьбу по своим «Запискам», подражая человеку с коронковыми зубами.[4]

Об Америке расскажу после. Дрянь ужаснейшая, внешне типом сплошное Баку,[5] внутри Захер-Менский,[6] если повенчать его на Серпинской.[7]

Вот что, душа моя! Слышал я, что ты был в Москве.[8] Мне оч<ень> бы хотелось знать кой-что о моих делах. Толя мне писал,[9] что Кожеб<аткин> и Айзенш<тат> из магазина выбыли.[10] Мне интересно, на каком полозу теперь в нем я, ибо об этом в письме он по рассеянности забыл сообщить.

Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку[11] или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть.[12] Надоело мне это блядское снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей-Богу, не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.

Теперь, когда от революции остались только хуй да трубка,[13] теперь, когда там жмут руки тем и лижут жопы,[14] кого раньше расстреливали,[15] теперь стало очевидно, что мы и были[16] и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать.

Слушай, душа моя! Ведь и раньше еще, там в Москве, когда мы к ним приходили, они даже стула не предлагали нам присесть. А теперь — теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался[17] и скрывается какой-нибудь ноябрь.[18] Ну да ладно, оставим этот разговор про ТЁтку.[19] Пришли мне, душа моя, лучше, что привез из Москвы нового... И в письме опиши все. Только гадостей, которые говорят обо мне, не пиши. Запиши их лучше у себя «на стенке над кроватью».[20] Напиши мне что-нибудь хорошее, теплое и веселое, как друг. Сам видишь, как я матерюсь. Значит, больно и тошно.

Твой Сергей.

Paris Rue de La Pompe 103
(сто три)
Атлантический океан.
7 февраля 1923.

Примечания

131. А. Б. Кусикову. 7 февраля 1923 г. — публикация в журнале «The Slavonic and East European Review», London, 1968, vol. XLVI, July, № 107, p. 479—480, в статье Г. Маквея (G. McVay) «An Unpublished Letter by Sergey Yesenin» (с неточностями).

Печатается по автографу (с 1977 г. хранится в собрании Г. Маквея, Англия).

Перепечатано (без ведома и без участия первого публикатора): журн. «Le Contrat Social», Paris, 1968, Dec., t. 12, № 4, p. 249—251; «Новый журнал», 1969, кн. 95, с. 227—230 (со вступительной заметкой Р. Г. ‹Р. Гуля›); газ. «Русская мысль», Париж, 1975, 6 нояб., № 3076, с. 9.

В собрание сочинений Есенина не включалось, хотя там есть ссылка на публикацию Г. Маквея (Есенин 6 (1980), с. 422). В сокращении впервые напечатано на родине поэта: альм. «Прометей», М., 1987, т. 14, с. 320—324 (в статье Ст. и С. Куняевых «„Товарищи по чувствам, по перу...“», с указанием, что письмо «публикуется по копии из архива М. А. Чагиной»). См. также газ. «Книжное обозрение», М., 1989, № 33, с. 14. По тексту журн. «The Slavonic and East European Review» перепечатано полностью: газ. «В мире Есенина», 1989, 28 сент. —5 окт., № 1, с. 10 (со статьей Л. Аринштейна). Опубликовано С. В. Шумихиным (с исправлениями по факсимиле оригинала из книги Г. Маквея): Мой век, с. 695—696. Напечатано с некоторыми неточностями: Письма, 122—123.

О существовании есенинского письма впервые стало известно из некролога: Александр Кусиков. «Только раз ведь живем мы, только раз... Памяти Есенина». — Газ. «Парижский вестник«, 1926, 10 янв., № 207. Неправильно приводя текст и дату письма, Кусиков так писал о Есенине:

«Он уехал в Америку, — я остался в Париже. Вскоре я получил от него письмо, датированное 23 февраля, 1923 года. Целиком его приводить и не к месту и не время:

„...тоска смертельная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию... Не могу! Ей-богу, не могу! Хоть караул кричи, или бери нож да становись на большую дорогу... Напиши мне что-нибудь хорошее, теплое и веселое, как друг. Сам видишь, как матерюсь. Значит, больно и тошно“...

Любовь к России все заметнее и заметнее претворялась в заболевание. В болезнь страшную, в болезнь почти безнадежную...»

Свыше сорока лет А. Кусиков не стремился публиковать есенинское письмо. Лишь утром 8 янв. 1968 г. в Париже он позволил английскому исследователю Г. Маквею снять с него копию с сохранением пунктуации и орфографии Есенина.

В дальнейшем произошла путаная, до сих пор не вполне ясная история. 11 янв. 1968 г. А. Кусиков написал письмо вернувшемуся в Англию Г. Маквею: «Мой милый Гордон ‹...›. Меня постигло большое несчастье через два дня после Вашего отъезда, что и надо было бы предвидеть. Эти две дамы, которых Вы видели у меня за день до Вашего отъезда, одна Татьяна Ивановна Сухомлина, другая (переводчица) Андрэ Робель, которые так „любезно настаивали“ придти после вашего отъезда и помочь мне разобрать мои литературные архивы — пришли. Но уходя, УКРАЛИ ПИСЬМО Есенина ко мне — исповедь его души и мою рукопись — этот редчайший и огромный документ, как Вы знаете! Таким образом у меня не осталось даже копии „исповеди“ Есенина. Помните (?) и какое маленькое счастье, когда в 3 ч. ночи и как-то вдруг, и у Вас и у меня одновременно, явилась мысль снять для Вас копию письма Есенина, и я Вам ответил: „Если Вы не устали, сделайте, черт его знает, все может случиться“... Вот и случилось через 3 дня после Вашего отъезда. ‹...› Как я вам говорил, что этот документ, кроме Вас и моих воров, я никому никогда не показывал из-за его слишком антисоветского содержания за все 48 ‹так у Кусикова› лет его существования в моем архиве, считая несвоевременно...» (выделено автором).

Р. Гуль пишет: «После нескольких визитов этих двух дам 10 января А. Кусиков обнаружил, что папки с письмами С. Есенина и А. Белого из архива исчезли» («Новый журнал», 1969, кн. 95, с. 228).

В письме к Г. Маквею от 7 февр. 1968 г. А. Кусиков вновь упоминает письмо Есенина, «в котором он весь, каким он был и каким никто его не знал, кроме меня» (выделено автором).

14 февр. 1968 г. А. Кусиков написал Г. Маквею: «Эта кража докатилась до Америки и сегодня мне сообщили, — знаю ли я, что Есенин, уезжая из Америки, оставил в национальной библиотеке (приблизительно в то же самое время, как он писал и мне) несколько листов, им написанных, запретив их предать огласке до 1975 года. Зная Есенина и его душевное состояние этого периода, вы можете без всякого сомнения быть уверенным на все 100%, что его письмо ко мне, это в совершенном виде переложение того в несколь‹ких› листах, что он сдал на хранение в Нью-Йоркскую Библиотеку. По приезде ко мне в Париж и до самого его отъезда он со мной говорил только об этом...» (Письма А. Кусикова к Г. Маквею хранятся у адресата).

В июле 1968 г. в лондонском журнале «The Slavonic and East European Review» Г. Маквей по своей сохранившейся неточной копии опубликовал текст есенинского письма. После этой публикации письмо Есенина на протяжении нескольких лет считалось потерянным, хотя в конце 1969 г. Р. Гуль, перепечатавший есенинское письмо в редактируемом им «Новом журнале» (Нью-Йорк, 1969, кн. 95, с. 227—230), сообщил Г. Маквею: « ‹...› А. Кусикова, с которым Вы встречались в Париже, я знавал довольно хорошо. Кстати, мне писали из Парижа, что бо́льшую часть его архива (украденного) ему вернули по почте (и будто бы именно письма Есенина)...» (письмо из Нью-Йорка, 30 дек. 1969 г., хранится у адресата). 23 сент. 1976 г. родственница А. Кусикова написала Г. Маквею из Франции: «Nous avons trouvè la fameuse lettre» («Мы нашли знаменитое письмо»).

Насколько нам известно, в архиве А. Б. Кусикова хранилось только одно письмо Есенина, хотя Кусиков утверждал в Париже в янв. 1968 г., будто у него есть несколько (пять-шесть) писем поэта.

20 июня 1977 г. после продолжительной болезни Александр Борисович Кусиков скончался под Парижем. В октябре того же 1977 г. наследники А. Кусикова передали Г. Маквею письмо Есенина, которое до сих пор хранится в его собрании.

Письмо написано карандашом, характерным есенинским почерком, на двух страницах листа писчей бумаги. Размер 215 х 278 мм., водяной знак: Niagara Bond.

[1] Милый Сандро! — Так друзья звали Александра Кусикова (ср. строки Есенина в первой публикации стихотворения «Пой же, пой. На проклятой гитаре...»:

«Пой, Сандро! навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань...» ).

Кусиков с 1919 г. участвовал в группе имажинистов. В начале 1922 г. выехал из России, жил сначала в Берлине, затем в Париже. В Ст. ск. цикл «Москва кабацкая» посвящен «А. Кусикову». В февр. 1923 г. адрес Кусикова — 8 Martin Luther-strasse, Berlin. О нем см.: G. McVay, «The Tree-stump and the Horse: The Poetry of Alexander Kusikov». — Журн. «Oxford Slavonic Papers», Oxford, 1978, vol. XI, pp. 101—131.

[2] Пишу тебе с парохода ~ Едем вдвоем с Изадорой — 3 февр. 1923 г. Есенин и Айседора Дункан (правильное произношение, как в письме, — «Изадора») отплыли из США в Европу на американском пароходе «Джордж Вашингтон» («George Washington»). Пароход взял курс на французский порт Шербур.

[3] Ветлугин остался в Америке — А. Ветлугин (псевд. В. И. Рындзюна) сопровождал Есенина и Дункан в качестве секретаря в поездке по Германии и США. Ветлугин остался в США, где он работал в кинопромышленности; умер в 50-х гг. (по сообщению Р. Гуля, «Новый журнал», 1969, кн. 95, с. 229). Опубликовано одно письмо Ветлугина к Есенину от 6 окт. 1923 г. — см.: Вдовин В., «Письма к Сергею Есенину» (журн. «Вопросы литературы», 1977, № 6, июнь, с. 234—235); Письма, 229—230. После смерти поэта А. Ветлугин написал «Воспоминание об Есенине», опубликованное в нью-йоркской газете «Русский голос», 30, 31 марта, 3, 5, 12 апр. 1926 г.; перепечатано в РЗЕ, 1, 129—137, с коммент. Н. И. Шубниковой-Гусевой (с. 287—291).

[4] Хочет пытать судьбу по своим «Запискам», подражая человеку с коронковыми зубами — Намек на книгу А. Ветлугина «Записки мерзавца: Моменты жизни Юрия Быстрицкого» (на обл.: А. Ветлугин. Записки мерзавца: Роман), Берлин, 1922, 249 с. Этот роман вышел в издательстве «Русское Творчество» с посвящением «Сергею Есенину и Александру Кусикову» и с авторской пометкой: «Берлин 23 февраля 1922» (с. 12). На с. 89 упоминается Айседора Дункан («Ну, а Айседора Дункан? ‹...› Босых Петр Феодорович любит в постели, а не на сцене...»).

В главе XI романа (с. 209—238), озаглавленной «Рассказ человека с одиннадцатью платиновыми коронками», описывается от первого лица жизнь 54-летнего русского, Каниферштана (с. 213, 236), уехавшего в 17 лет из России в Сан-Франциско и ставшего миллионером на Клондайке, принимавшего участие в разных коммерческих делах. Будучи неутомимым предпринимателем и невозмутимым жизнелюбом («Жизнь прекрасна...», с. 236), «человек с одиннадцатью платиновыми коронками» является как бы антиподом циничного главного персонажа романа, Юрия Павловича Быстрицкого, современного «героя нашего времени», чье жизненное кредо — «Я ненавижу Россию, я бесконечно равнодушен к судьбе моих родных, у меня нет друзей, есть собутыльники и их не жалко» (с. 211); «Пока у меня возможность равнодушного презрения — я сам бог» (с. 244).

В общем тоне и отдельных деталях — Клондайк, «золотая лихорадка» (с. 226), «море авантюристов и преступников» (с. 221) — глава XI романа чем-то напоминает (может быть, даже предвосхищает) некоторые моменты есенинской пьесы «Страна Негодяев». Как видно из письма Есенина Кусикову, Есенин был хорошо знаком с XI главой романа Ветлугина.

[5] Об Америке расскажу после. Дрянь ужаснейшая, внешне типом сплошное Баку... — Об отношении Есенина к Америке, см., напр., письмо 128 и его очерк «Железный Миргород» (1923 г.).

Ср.: «Ростов — дрянь невероятная, грязь, слякоть...» (письмо 113).

Аналогичная оценка города Баку и такие же обороты речи встречаются в письме А. П. Чехова к Н. А. Лейкину от 12 авг. 1888 г.: «Сам Баку и Каспийское море — такая дрянь, что я и за миллион не согласился бы жить там. ‹...› В Кисловодске и вообще на курортах я не был. Проезжие говорят, что все эти милые места дрянь ужасная...» («Письма А. П. Чехова. Т. II. (1888—1889)», М., 1912, с. 134, 135).

[6] ...внутри Захер-Менский... — Грубоватая острота: имеется в виду писатель Н. Н. Захаров-Мэнский. «Захер» — ср. строку в стихотворении того же 1923 г. «Пой же, пой. На проклятой гитаре...»: «Только знаешь, пошли их на хер...». По свидетельствам А. Кусикова (в разговоре с Г. Маквеем, Париж, янв. 1968 г.) и Н. Д. Вольпин (в разговоре с Г. Маквеем, Москва, 27 сент. 1995 г.), Н. Н. Захаров-Мэнский — «педераст».

К началу 1927 г. Захаров-Мэнский написал воспоминания о Есенине «Только несколько слов...», где, в частности, свидетельствовал: «Подарив мне одну из книг, он ‹Есенин› подписал: „Милосердной сестрице русских поэтов“ (я был в то время секретарем Союза ‹поэтов›), и так меня звал Сергей, до самого последнего времени...» (Восп.-95, с. 181).

Возможно, что здесь обыгрываются и фамилия австрийского писателя Л. Захер-Мазоха, и происходящее от его фамилии понятие «мазохизм».

[7] ...если повенчать его на Серпинской — Известны дружеские дарственные надписи Есенина поэтессе Н. Я. Серпинской на своих книгах, с датами «1920, декабрь» и «1921» — см. Н. Г. Юсов. «С добротой и щедротами духа...»: Дарственные надписи Сергея Есенина, с. 182.

[8] Слышал я, что ты был в Москве... — Поездка Кусикова, скорее всего, не состоялась.

[9] Толя мне писал... — Письмо Мариенгофа неизвестно.

[10] ...Кожеб‹аткин› и Айзенш‹тат› из магазина выбыли — А. М. Кожебаткин и Д. С. Айзенштат помогали Есенину и Мариенгофу вести книжную лавку художников слова «Библиофил» (официальное название книжного магазина имажинистов: см. коммент. к письму 99) на Б. Никитской, 15 в Москве.

[11] ...и уехал бы в Африку... — См. афишу вечера поэзии, состоявшегося в Берлине 29 марта 1923 г.:

«Объединение Российских Студентов в Германии
Перед отъездом в Африку
‹...›
Единственный за этот год и прощальный вечер ЕСЕНИНА и КУСИКОВА...»

(выделено в источнике; см.: Gordon McVay. «Isadora and Esenin», двадцать шестой вкл. л. между с. 252 и 253).

[12] Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть — Сложные взаимоотношения между «сыном» (Есенин) и «матерью» (родина, Русь, Россия, Русь советская) являются своеобразным лейтмотивом в его поэзии. Ср.:

«Не в моего ты Бога верила,
Россия, родина моя!
Ты как колдунья дали мерила,
И был как пасынок твой я.
‹...› О, будь мне матерью напутною
В моем паденье роковом»
(«Не в моего ты Бога верила...», 1916 г.);

«О родина, о новый
С златою крышей кров,
‹...›
Брожу по синим селам,
Такая благодать.
Отчаянный, веселый,
Но весь в тебя я, мать.
‹...›
И всю тебя, как знаю,
Хочу измять и взять,
И горько проклинаю
За то, что ты мне мать»
(«О родина!», 1917 г.);

«Что ж вы ругаетесь, дьяволы?
Иль я не сын страны?...»
(«Грубым дается радость...»

— по свидетельству А. Б. Кусикова (в разговоре с Г. Маквеем, Париж, 6 янв. 1968 г.) Есенин написал это стихотворение на диване Кусикова в Берлине в 1923 г.);
«В своей стране я словно иностранец...»
(«Русь советская», 1924 г.);

«Хочу я быть певцом
И гражданином,
Чтоб каждому,
Как гордость и пример,
Был настоящим,
А не сводным сыном —
В великих штатах СССР...»
(«Стансы», 1924 г.);

«Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик...»
(«Письмо к женщине», 1924 г.).

[13] ...от революции ~ да трубка... — Ср. с аналогичной фразой в необнаруженном письме Есенина к В. С. Чернявскому (1924 г.): «если бы не было у меня...., Клюева, Блока, ..., ..., — что бы у меня осталось? Хрен да трубка, как у турецкого святого» (цит. в воспоминаниях Чернявского (Государственный литературный музей Российской Федерации); слегка измененный вариант этой цитаты см.: Восп., 1, 215). Написанное Есениным обсценное слово кем-то (возможно, адресатом?) тщательно зачеркнуто и вместо него неизвестной рукой вставлено «клюнь» (т. е. проведена эвфемистическая замена). Здесь авторский текст восстановлен.

[14] ...и лижут жопы... — Эти слова тщательно зачеркнуты (скорее всего, адресатом; поэтому они оставлены в тексте письма).

[15] ...кого раньше расстреливали... — А о себе Есенин написал:

«Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам...»
(в стихотворении «Я обманывать себя не стану...»).

[16] ...теперь стало очевидно, что мы и были... — Есенин ясно написал «мы и» (т. е. «стало очевидно, что мы и были и будем»), но кто-то (может быть, А. Кусиков?), неправильно прочитав «мы» как «ты», прибавил черными чернилами слово «я» (т. е., как будто «ты и я»).

[17] Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался... — Поскольку ни одной запятой в этом месте автографа нет, неясно, к какому месту текста ближе по смыслу слово «по-видимому». Скорее всего, можно было бы прочесть: «Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской. По-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь...» Против такой интерпретации можно возразить, что следующее слово («в») как будто написано с прописной буквы. При подготовке текста письма принято решение ограничиться расстановкой запятых в соответствии с существующими нормами.

[18] ...и скрывается какой-нибудь ноябрь — В. С. Чернявский вспоминает встречи с Есениным в Ленинграде в апр. 1924 г.: «‹...›Он вдруг пришел в страшное, особенное волнение. „Не могу я, ну как ты не понимаешь, не могу я не пить. Если бы не пил, разве мог бы я пережить все это, все?...“ ‹...› Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о современности, о том, „что они делают“, о том, что его „обманули“ ‹...› В этом потоке жалоб и требований был и невероятный национализм, и ненависть к еврейству, и опять „весь мир — с аэроплана“ и „нож в сапоге“, и новая, будущая революция, в которой он, Есенин, уже не стихами, а вот этой рукой будет бить, бить... кого? он сам не мог этого сказать, не находил... ‹...› Он опять говорил, что „они повсюду, понимаешь, повсюду“, что „они ничего, ничего не оставили“, что он не может терпеть („Ненавижу, Володя, ненавижу“). ‹...› И неизвестно было, где для него настоящая правда — в этой кидающейся, беспредметной ненависти или лирической примиренности его стихов об обновленной родине» (Вл. Чернявский, «Три эпохи встреч», автограф и машинопись с правкой и подписью, май 1926 г., ГЛМ).

Вариант опубликован: «Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о том, что все, во что он верил, идет на убыль, что его „есенинская“ революция еще не пришла, что он совсем один...» (Восп., 1, 230).

[19] ...оставим этот разговор про ТЁтку — Графическое оформление Есениным последнего слова, воспроизводимое здесь по автографу, скорее всего, не случайно: «Тётка» обозначает ГПУ (Государственное политическое управление). Иванов-Разумник, друг и наставник Есенина, вспоминал:

«„Тёткой“ прозвали мы в небольшом писательском кругу — ГПУ, а поводом к этому послужили две строчки из поэмы „Комсомолия“ замечательного поэта земли русской Безыменского:

Комсомол — он мой папаша,
ВКП — моя мамаша...

Этот запоминающийся дистих, без ведома автора очаровательно пародирующий пародию Глеба Успенского („который был моим папашей, который был моим мамашей“...) как-то, к случаю, позволил мне сказать, что хотя не у каждого из нас есть трехбуквенная мамаша, но зато у каждого имеется трехбуквенная тётка ГПУ; еще Фамусов о ней знал, грозя сослать дочь — „в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов!“...» (Иванов-Разумник. Тюрьмы и ссылки, Нью-Йорк, 1953, с. 84; в указ. соч. повсюду упоминаются «тётка», «тётенька», «тётушка», «тёткины сыны», «тётушкины адъютанты», напр., там же, с. 85—87, 89, 131, 132, 136—139, 152, 159, 161, 163, и т. д.).

Приведенных Ивановым-Разумником строк («Комсомол — он мой папаша, / / ВКП — моя мамаша») в указанной поэме Безыменского нет. Но аналогичный пафос пронизывает ее конец:

«Мы, Октября стальные дети,
‹...›
Из нас бы каждый сердце вынул
Иль с радостью хоть где корпел,
Чтоб только быть достойным сыном
Огромной мамы — РКП!
‹...›
Завод — отец, Ячейка — дом.
Семьища — книги, труд, ребята.
Мы в Комсомолии живем —
Стране великой и богатой.
Мне радость — брат, а солнце — тезка.
Вот ковка дней. Я кузнецом
И вот вам, вот мое лицо —
Лицо рабочего подростка»
(цит. по кн. «Комсомольские поэты двадцатых годов» (Библиотека поэта. Большая серия), Л., 1988, с. 595; см. там же — с. 556).

Слова Фамусова «В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов» — в пьесе А. С. Грибоедова «Горе от ума», действие IV, явление 14. Намек на эту же строку находим и в «Комсомолии» Безыменского: «На фронт захочешь...

Что такое?
В Саратов! К тёткам! В глушь! В уезд!
Да, все мы ходим под Цекою...
Но за Цекой — никто не съест»
(Комсомольские поэты двадцатых годов, с. 594).

[20] Запиши их лучше у себя «на стенке над кроватью» — Намек на привычку Кусикова записывать свои стихи на стене над кроватью.

Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   Л   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Ф   Х   Ц   Ч   Ш   Э   Ю   Я   #   

 
 
    Copyright © 2024 Великие Люди  -  Сергей Есенин