Г. А. БЕНИСЛАВСКОЙ
15 апреля 1924 г. Ленинград
Галя милая! Простите, что пишу на такой бумаге. Нет лучше.[1]
Я очень и очень извиняюсь, что уехал, не простясь с Вами. Уехал же я потому, что боялся — как бы Петербург не остался для меня дальше Крыма.
Галя милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами. Дорожу Вами очень, поэтому не поймите отъезд мой как что-нибудь направленное в сторону друзей от безразличия. Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного. Сейчас я решил остаться жить в Питере.
Никакой Крым и знать не желаю.[2]
Дорогая, уговорите Вардина и Берзину так, чтоб они не думали, что я отнесся к их вниманию по-растоплюевски.[3]
Все мне было очень и очень приятно в их заботах обо мне, но я совершенно не нуждаюсь ни в каком лечении.
Если у Вас будет время, то приезжайте и привезите мне большой чемодан или пошлите с ним Приблудного или Риту.[4]
Привет Вам и любовь моя!
Правда, это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам.
Вы мне в жизни без этого настолько близки, что и выразить нельзя.
Жду от Вас письма, приезда и всего прочего.
Деньги из Госиздата спрячьте под спуд.
Любящий Вас
Сергей Есенин.
Вечер прошел изумительно. Меня чуть не разорвали.[5]
Примечания
156. Г. А. Бениславской. 15 апреля 1924 г. — публикация: Есенин 5 (1962), с. 174—175.
Печатается по фотокопии автографа (Институт мировой литературы имени А. М. Горького Российской академии наук. Рукописный отдел).
Датируется с учетом пометы на письме рукой неустановленного лица: «15/IV-24». Содержанию письма эта помета не противоречит.
[1] Простите, что пишу на такой бумаге. Нет лучше — Письмо написано на листах бумаги, вырванных из конторской книги.
[2] Никакой Крым и знать не желаю — Бениславская и Вардин хлопотали об отправке Есенина на лечение в Крым.
[3] ...по-растоплюевски. — От фамилии персонажа трилогии А. В. Сухово-Кобылина — пьес «Свадьба Кречинского» (1852—1854), «Дело» (1856—1861) и «Смерть Тарелкина» (1869) — Расплюева, «беззастенчивого негодяя и циника, имя которого... сделалось нарицательным» (см. Боборыкин П. За полвека. М. — Л., 1929, с. 215). Есенин усиливает выразительность характеристики: не «по-расплюевски», а «по-растоплюевски».
[4] ...приезжайте и привезите мне большой чемодан или пошлите с ним Приблудного или Риту. — Бениславская в Ленинград не приезжала. «Большой чемодан» (или «сундук»), удалось отправить 27 апр. 1925 г. в 00 ч. 30 м. Бениславская писала Есенину 26 апр. 1925 г.: «...через полчаса придет Рита, мы едем на вокзал отправлять Ваш сундук. Едет знакомый Жени ‹Е. И. Лившиц›, мы сдадим по его билету в багаж. ‹...›
Посылаю вещей немного. Что не хватает — купите. В сундуке образец (вернее, Ваш старый) ботинок — закажите себе в Петербурге.
Да, в крахмальном воротничке две запонки для манжет — не забудьте. ‹...›
Я не писала, т. к. со дня на день ждала отъезда Сахарова — хотела с ним передать и переслать сундук, но он позвонил нам за 40 минут до отхода поезда — было уже поздно» (Письма, 238). Кроме этого письма, Бениславская написала на вокзале открытку, на которой было две подписи — ее и М. И. Лившиц: «Черт бы побрал этот сундук, вся Москва любовалась на нас (меня и Риту), важно восседавших на сундуке...» (Письма, 239).
Спустя два дня в письме от 28 апр. Бениславская еще раз описала отправку сундука: «А сундук Ваш мы отправляли замечательно весело, он такой большой, что нас незаметно было из-за него» (Письма, 240). Рита (М. И. Лившиц) в этот же день также отправила Есенину письмо, в котором напомнила: «Подтвердите получение багажной квитанции. Вы, наверное, не обратили внимания, какой хороший парень заносил Вам то письмо?» (Письма, 240).
О вручении Есенину писем от 28 апр. 1924 г. сообщил 2 мая из Ленинграда сестрам Е. И. и М. И. Лившиц М. А. Гецов, который встретился с поэтом на Гагаринской улице в квартире А. М. Сахарова: «Хотел раньше с Сахаровым поговорить, но в первой же комнате наткнулся на Есенина. Я сразу узнал его, отдал письмо. Он очень любезно усадил меня в кресло, а сам наскоро пробежал глазами все ваши письма. Пока Сергей Александрович читал, я все время следил за ним, и чем больше я на него глядел, тем светлее становилось у меня на душе. Есть такие люди, которые держат себя как будто бы очень сдержанно, даже официально с людьми незнакомыми, но вдруг в обиходной фразе вежливого разговора у них проскользнет такая сердечная нотка, что ледок растает, и сразу начинаешь чувствовать себя легко и просто. Так было со мной. Есенин встретил меня очень вежливо, но с тем холодком, который сквозит в речах человека, который совсем не расположен переходить за границу делового разговора. Но через минуту уж он так открыто и сердечно улыбнулся мне, что я почувствовал себя так, как если б я был с ним знаком целую вечность ‹...› Куда там богемная манерность, кабачковый стиль, — чудесный, простой, сердечный человек. ‹...› Из разговора с Есениным я ничего не выяснил. Он сообщил мне только, что багаж получен, просил кланяться вам и обещал написать» (Письма, 337—338). Письма Есенина весны 1924 г. сестрам Лившиц неизвестны. Письмо поэта Г. Бениславской (письмо 158) написано после 2 мая 1924 г.
[5] Вечер ~ Меня чуть не разорвали. — Речь идет об успешном выступлении поэта на литературном вечере 14 апр. 1924 г. в зале Лассаля (Ленинград) — см. письмо 152 и коммент. к нему. И. С. Морщинер (И. Романовский) так вспоминал о том, что произошло по окончании этого вечера: «Минут через десять мы вместе с Есениным вышли через служебный вход. Стоило нам лишь приотворить дверь и показаться на пороге, как нас встретил оглушительный шум и визг. У служебного выхода поджидала Есенина толпа восторженных слушателей, главным образом девиц. Они дружно ринулись на поэта, подняли его на руки и понесли. ‹...› Вот так донесли на руках Есенина до гостиницы. Поклонники хотели внести его в номер, но швейцар и служащие гостиницы заставили их разойтись» (Хроника, 2, 123—124). |