Письма » Вержбицкому Н. К., до 25 июля 1925 г.

Милый друг мой, Коля!

Всё, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом.^[1] Видно, в Москве мне не остепениться. Семейная жизнь не клеится,^[1-2] хочу бежать. Куда? На Кавказ!

До реву хочется к тебе, в твою тихую обитель на Ходжорской, к друзьям.^[2]

Когда приеду, напишу поэму о беспризорнике, который был на дне жизни, выскочил, овладел судьбой и засиял. Посвящу ее тебе в память наших задушевных и незабываемых разговоров на эту тему.^[3]

С новой семьей вряд ли что получится, слишком всё здесь заполнено «великим старцем», его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолках, что для живых людей места не остается.^[4] И это душит меня. Когда отправлюсь, напишу.^[5] Заеду в Баку, потом Тифлис.^[6] Обнимаю тебя, голубарь, крепко. Галя шлет привет.^[7]

Твой С. Есенин.

Примечания

231. Н. К. Вержбицкому. До 25 июля 1925 г. — публикация: «Николай Вержбицкий. Встречи с Есениным: Воспоминания», с. 74, в извлечениях; полностью — Есенин 5 (1962), с. 209—210, где опубликовано по автографу (см.: Есенин 5 (1962), с. 381).

Печатается по этому изданию. Местонахождение автографа ныне неизвестно.

Датируется по содержанию с учетом времени отъезда Есенина с С. А. Толстой на Кавказ.

^[1] Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом. ~ ^[1-2] Семейная жизнь не клеится... — Перед отъездом на Кавказ Есенин устроил «мальчишник». «Невеселым был „свадебный пир“ у Сергея Есенина! — вспоминал С. Б. Борисов. — И вина было вдосталь, и компания собралась сравнительно дружная, все знакомые друг другу. А потому, что у многих было какое-то настороженное состояние, любили все Сергея (я что-то вообще не встречал врагов Есенина, завистников — да, пакостников по глупости своей — тоже, но врагами их счесть нельзя было), и поэтому у всех:

Сергея оберегали — не давали ему напиваться... Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал — была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства... Но веселым в тот вечер Сергей не был» (сб. «С. А. Есенин: Материалы к биографии», с. 147).

^[2] ... хочется к тебе, в твою тихую обитель на Ходжорской, к друзьям — Вержбицкий проживал в Тифлисе, где снимал квартиру в доме № 15 по Коджорской (так правильно!) улице. «Здесь поэт и поселился ‹в окт. 1924 г.› — подальше от соблазнов, от шумных гостей, от городской сутолоки, — вспоминал Вержбицкий. — Коджорская улица круто изгибалась по склону горы. Сверху к ней сбегали узкие тропки, а еще выше вилось и петляло среди скал шоссе, по которому ездили в дачную местность Коджори.

С Коджорского шоссе открывался вид на весь город, расположившийся в длинном, широком, со всех сторон закрытом горами ущелье, по дну которого змеилась Кура» (Восп., 2, 211).

^[3] Когда приеду, напишу поэму о беспризорнике ~ на эту тему — «В газете появилась заметка о том, что в Тифлисе открылся коллектор для беспризорных, откуда их будут направлять в детские дома и колонии, — вспоминал Вержбицкий. — Есенин захотел во что бы то ни стало посетить это учреждение. ‹...›

Когда мы пришли в коллектор ‹в нояб. 1924 г.›, Есенин смело распахнул двери и быстрым шагом вошел в довольно грязное и неуютное помещение. ‹...›

Есенин начал с того, что очень правдиво рассказал, как он сам был беспризорником, голодал, холодал, но потом нашел в себе силы расстаться с бродяжничеством, подыскал работу, выучился грамоте и вот теперь — пишет стихи, их печатают, и он неплохо зарабатывает.

Кончив свой от начала до конца выдуманный рассказ, Есенин вытащил из кармана пачку дорогих папирос и стал угощать, однако не всех, а по какому-то своему выбору и без всякой навязчивости. ‹...›

Провожали нас до дверей всей оравой и кричали вдогонку:

— Приходите еще!

Мы вышли на улицу порядочно взволнованные.

Есенин шел большими шагами и все время говорил, как-то странно заикаясь и размахивая руками. Он говорил о том, что больше с этим мириться нельзя, невозможно дальше спокойно наблюдать, как у всех на глазах гибнут, может быть, будущие Ломоносовы, Пушкины, Менделеевы, Репины! ‹...›

В последние два года жизни Есенин часто говорил о своем желании написать повесть о беспризорниках, которые в те годы буквально заполонили все большие города и железнодорожные узлы. Это была его неутолимая, горестная тема» (Восп., 2, 225—228).

О другом эпизоде, связанном с беспризорниками, вспоминала Г. А. Бениславская: «Исключительная нежность, любовь и восхищение были у С. А. к беспризорникам. ‹...› Идем утром по Тверской. Около Гнездниковского 8—10 беспризорников воюют с Москвой. Остановили мотоциклетку. В какую-то „барыню“, катившую на лихаче, запустили комом грязи. Остановили за колеса извозчика, задержав таким образом автомобиль. Прохожие от них шарахают‹ся›, торговки в панике, милиционер беспомощно гоняется за ними, но он один, а их много. „Смотрите, смотрите, — с радостными глазами кричит С. А., — да они все движение на Тверской остановили и никого не боятся. Вот это сила. Вырастут — попробуйте справиться с ними. Посмотрите на них: в лохмотьях, грязные, а все останавливают и опрокидывают на дороге. Да это ж государство в государстве, а ваш Маркс о них не писал“. И целый день всем рассказывал об этом государстве в государстве» (сб. «С. А. Есенин: Материалы к биографии», с. 92).

Замысел Есенина написать поэму или повесть о беспризорниках остался неосуществленным.

^[4] С новой семьей вряд ли что получится ~ для живых людей места не остается — «В столовой Толстой, похожей на музей — все стены были украшены различными портретами Л. Н. Толстого, — вспоминал С. Б. Борисов, — ‹висели› сувениры, записочки и, кажется, молитвы, писанные рукою Л‹ьва› Н‹иколаевича›...» (сб. «С. А. Есенин: Материалы к биографии», с. 147).

«...когда я зашел к нему, — вспоминал о встрече с Есениным в квартире Толстых Ю. Н. Либединский, — он на мой вопрос, как ему живется, ответил:

— Скучно. Борода надоела...

— Какая борода?

— То есть как это какая? Раз — борода, — он показал на большой портрет Льва Николаевича, — два — борода, — он показал на групповое фото, где было снято все семейство Толстых вместе с Львом Николаевичем. — Три — борода, — он показал на копию с известного портрета Репина. — Вот там, с велосипедом, — это четыре борода, верхом — пять... А здесь сколько? — Он повел меня к стене, где под стеклом смонтировано было несколько фотографий Льва Толстого. — Здесь не меньше десяти! Надоело мне это, и все! — сказал он с какой-то яростью» (Восп., 2, 154—155).

Неприязненное отношение к дому Толстых усилилось после возвращения с Кавказа: «Новое местожительство, видимо, начинало тяготить Есенина, — отмечал В. Ф. Наседкин. — Примерно в первой половине сентября он попросил Галю найти ему квартиру» (сб. «С. А. Есенин: Материалы к биографии», с. 226).

^[5] Когда отправлюсь, напишу — Письмо неизвестно.

^[6] Заеду в Баку, потом Тифлис — Есенин вместе с женой выехали из Москвы в Баку 25 июля 1925 г. По словам С. А. Толстой-Есениной (в изложении И. В. Евдокимова), в авг. 1925 г. поэт отменил «назначенную поездку в Тифлис и Абас-Туман» (Восп., 2, 289).

^[7] Галя шлет привет — «От души приветствую Галю и твою сестрицу» — писал Вержбицкий 21 марта 1925 г. (Письма, 274), а в письме от 27 марта 1925 г.: «Целую обе ручки у Гали» (Письма, 276).