М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ
Первая половина сентября 1913 г. Москва
Читаю твое письмо и, право, удивляюсь. Где же у тебя бывают мысли в то время, когда ты пишешь? Или витают под облаками? То ты пишешь, что не можешь дать своей фотографии, потому что вряд ли мы увидимся,[1] то ссылаешься на то, что надо продолжить.[2] Ты называешь меня ребенком, но увы, я уже не такой ребенок, как ты думаешь, меня жизнь достаточно пощелкала, особенно за этот год. Мало ли какие были у меня тяжелые минуты, когда к сознанью являлась мысль, да стоит ли жить? Твое письмо меня застало в такой период. Что я говорил, я никогда не прикрашивал, и идеализм мой действительно был таков, каким представляли его себе люди — люди понимающие. Я был сплошная идея. Теперь же и половину не осталось того. И это произошло со мной не потому, что я молод и колеблюсь под чужими взглядами, но нет, я встретил на пути жестокие преграды, и, к сожалению, меня окружали все подлые людишки. Я не доверяюсь ничьему авторитету, я шел по собственному расписанию жизни, но назначенные уроки терпели крах. Постепенно во мне угасла вера в людей, и уже я не такой искренний со всеми. Кто виноват в этом? Конечно, те, которые, подло надевая маску, затрагивали грязными лапами нежные струны моей души. Теперь во мне только еще сомнения в ничтожестве человеческой жизни. Но не думай ты, что я изменил своему народу! Нет! Горе тем, кто пьет кровь моего брата! И горе моему брату, если он обратит свободу, доставленную ему кровью борцов идей и титанов трудов, во зло ближнего, — и его настигнет карающая рука за неправду. Это я говорю в частности, вообще же я против всякого насилия и суда. Человек никогда ничего не делает плохого; он только ошибается, а это свойственно ему. Во мне всё сомнения, но не думай, чтоб я из них извлекал выгоду, я положительно от себя отказался, и если кому-нибудь нужна моя жизнь, то пожалуйста, готов к услугам, но только с предупреждением: она не из завидных. Любить безумно я никого еще не любил, хотя влюбился бы уже давно, но ты все-таки стоишь у дверей моего сердца. Но откровенно говоря — эта вся наша переписка-игра, в которой лежат догадки, — да стоит ли она свеч.
Я еще вполне не доверяюсь тебе, но все-таки тебя люблю за всё, как ни смешно, что это «всё» в письмах. Но моя душа как будто переживает — те счастливые минуты, про которые ты мне говоришь из своего далека. На курсы я тебе советую поступить,[3] здесь ты узнаешь, какие нужно носить чулки, чтоб нравиться мужчинам, и как строить глазки и кокетливо подводить их под орбиты. Потом можешь скоро на танцевальных вечерах (в ногах твоя душа) сойтись с любым студентом и составишь себе прекрасную партию, и будешь жить ты припеваючи. Пойдут дети, вырастите какого-нибудь подлеца и будете радоваться, какие получает он большие деньги, которые стоят жизни бедняков. Вот все, что я могу тебе сказать о твоих планах, а рельефный тип для тебя всего этого «СИМА».[4]
Я же не намерен никуда поступать,[5] так как наука нашего времени — ложь и преступление. А читать, я и так свой кругозор знаний расширяю анализом под собственным наблюдением. Мне нужно себя — а не другого, напичканного чужими суждениями. Печатать я свои произведения отложил со второй корректуры, т. е. они напечатаны, но не вышли в свет,[6] так как я решил ждать критика Измайлова,[7] который нах<одится> за границей. Сейчас в Москве из литераторов никого нет.
Слыхала ль ты про поэта Белоусова — друг Дрожжина; я с ним знаком, и он находит, что у меня талант,[8] и талант истинный. Я тебе это говорю не из тщеславия, а так, как любимому человеку. Он еще кой-что говорил мне, но это пусть будет при мне, может быть, покажется странным и даже сверхъестественным. Если письмо мое поразит тебя колкостями, то я в таком состоянии, когда мне все на свете постыло. И сам себе не мил, и даже ты не хороша. Верно, Маня, мало в тебе соков, из которых можно было бы выжать кой-что полезное, а это я говорю на основании твоих слов: «Танцы — душа моя!» Бедная, душу-то ты схоронила в ноги!
Зачем, когда так много хороша иначе.
Любящий С.
Как-нибудь пришлю тебе стихотвор<ение> «Метеор»,[9] написанное мною недавно. По отзывам других, очень хорошее, но мне не нравится.[10]
Фотографию я тебя не обязываю давать, как хочешь, а просить я не буду.[11]
Я смело решил отпарировывать удары судьбы. И даже если ты со мной прикончишь неначинающийся роман, вынесу без боли и сожаленья. На все удел терпенья.[12]
Примечания
28. М. П. Бальзамовой. Первая половина сентября 1913 г. — публикация в журнале «Москва», 1969, № 1, с. 216 (неполностью, с неверной датой); полный текст — сб. «Есенин и современность» / Ред. В. Г. Базанов, с. 269—271 (с неточностями и неверной датой).
Печатается по автографу (Государственный музей-заповедник С.А.Есенина (с. Константиново Рязанской обл.)).
Датируется из следующих соображений: 1) год и время написания письма устанавливаются по словам: «Слыхала ль ты про поэта Белоусова ‹...›; я с ним знаком...», поскольку из воспоминаний В. Е. Воскресенского известно, что это знакомство состоялось осенью 1913 г. (С. И. Субботин. «О датировке писем Есенина 1911—1913 годов», с. 414); 2) осенний месяц, когда было написано это письмо — это сентябрь, поскольку 23 сент. 1913 г. начались занятия в Московском городском народном университете им. А. Л. Шанявского, куда Есенин поступил на историко-философское отделение (см. письмо 30); здесь же он пишет, что продолжать учебу не намерен; 3) из полицейских донесений о Есенине (Государственный архив Российской Федерации) известно, что ему была продлена прописка в Москве 18 сент. 1913 г. (установлено Л. М. Шалагиновой). Продление было невозможно без получения паспорта на родине, так что до 18 сент. Есенин, несомненно, выезжал в Константиново. Таким образом, фраза в комментируемом письме: «Я же не намерен никуда поступать...», в сочетании с приведенными фактами, позволяет заключить, что оно написано в сент. 1913 г., после встречи с И. А. Белоусовым, но до выезда в Константиново за паспортом, — то есть, по крайней мере, до 16 сент. 1913 г.
[1] То ты пишешь, что не можешь дать своей фотографии, потому что вряд ли мы увидимся... — См. письмо 25 и коммент. к нему.
[2] ...то ссылаешься на то, что надо продолжить — Очевидно, в письме, на которое отвечает здесь Есенин.
[3] На курсы я тебе советую поступить... — Из последующего текста явствует, что М. Бальзамова написала Есенину, что хочет продолжить свое профессиональное образование.
[4] «СИМА» — С. Сардановская, которая, судя по предшествующим словам Есенина, стала учительствовать после обучения на соответствующих курсах (с 1907 г. она работала в Солотче, под Рязанью — сб. «Есенин и современность», с. 250).
[5] Я же не намерен никуда поступать... — Тем не менее, спустя короткое время Есенин становится студентом университета им. А. Л. Шанявского. Эти же его слова, судя по всему, были написаны, когда решение о продолжении образования еще не было принято.
[6] Печатать я свои произведения отложил ~ не вышли в свет... — О каких произведениях идет речь и где они предполагались к опубликованию, неизвестно. Ср., однако, с фразой из письма 29: «Я дожидался, чтобы послать тебе вырезку из газеты...» (выделено комментатором).
[7] ...так как я решил ждать критика Измайлова... — Это первое и единственное в известных письмах Есенина прямое упоминание имени А. А. Измайлова — литературного критика и публициста, который в те годы регулярно печатал в московской газете «Русское слово» и в петербургской газете «Биржевые ведомости» критические и обзорные статьи о текущей литературе. Судя по некоторым есенинским письмам (см. коммент. к письмам 30 и 36), юный поэт был в 1913 г. внимательным читателем статей Измайлова. Решение Есенина отложить выход в свет своих произведений до возвращения критика из поездки вполне могло быть связано с сильным позитивным впечатлением от четырехчастного обзора современной русской поэзии, данного Измайловым на страницах Бирж. вед. в авг. 1913 г. В этом обзоре были проанализированы стихотворные сборники Н. Клюева (8 и 9 авг.), С. Городецкого и Б. Садовского (23 авг.), О. Мандельштама, А. Рославлева, В. Эльснера (30 авг.).
[8] Слыхала ль ты про поэта Белоусова ~ я с ним знаком, и он находит, что у меня талант... — И. А. Белоусов, многолетний член Суриковского литературно-музыкального кружка, после гибели Есенина вспоминал о первой встрече с ним: «Передо мной стоит скромный белокурый мальчик, и до того робкий, что боится даже присесть на край стула, — стоит, молча, потупившись, мнет в руках картузок. Его привел ко мне ‹...› репетитор моих детей — Владимир Евгеньевич Воскресенский — „вечный студент“ Московского университета, народник, служивший корректором при типографии Сытина.
— Я к вам поэта привел, — сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений, — это вот он написал, Сергей Есенин!..
Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю» (в сб. «Памяти Есенина», М., 1926, с. 138).
Организовавший эту встречу В. Е. Воскресенский писал в связи с ней в своих воспоминаниях (15 янв. 1926 г.):
«С образом Сережи Есенина для меня связана недолгая, мимолетная, но яркая полоса моей жизни, когда я впервые встретился с ним, чистым физически и душевно семнадцатилетним юношей в корректорской И. Д. Сытина, на Валовой, в Замоскворечье. Это было в 1913-ом году. ‹...› Позднее, уже осенью того же года, когда мне пришлось уйти из корректорской, но я по-прежнему часто виделся с Сережей, он однажды решил поделиться со мною своими первыми стихотворными опытами. ‹...› Не все было понятно, многое резало мне ухо в первых стихотворениях Есенина. Несмотря на это, мне показалось, что я почувствовал живую струю в том, что с большим воодушевлением читал мне сам молодой поэт. И вот однажды, несмотря на его робость и отнекивания, я уговорил его побывать вместе со мною у одного более или менее опытного литератора и человека с большими тогда литературными связями ‹...›, — у поэта и переводчика Шевченко Ивана Алексеевича Белоусова. Вся моя политика была направлена к тому, чтобы оставить Сережу с Белоусовым наедине и дать им возможность столковаться между собою. Сам я старался быть в стороне. ‹...› На обратном пути от Белоусова, на длинном пути от Семеновской заставы до Замоскворечья, Сережа молчал; я спрашивать его о чем-нибудь не находил удобным. Что они говорили, к чему они пришли, — я не знаю» (цит. по: Субботин С. И. Полный жизни и света (Сергей Есенин в 1913 году: неизвестные воспоминания) — газ. «Голос», Рязань, 1994, 6—12 янв., № 1, с. 5).
[9] ...пришлю тебе стихотворение «Метеор»... — Его текст неизвестен.
[10] Как-нибудь ~ но мне не нравится — Приписано на первой странице письма.
[11] Фотографию ~ просить я не буду — Приписано на третьей странице письма.
[12] Я смело решил ~ удел терпенья — Приписано на четвертой странице письма. |
