М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ
Вторая декада июля 1912 г. Константиново
Маня! После твоего отъезда я прочитал твое письмо.[1] Ты просишь у м<ен>я прощения, сама не знаешь за что. Что это с тобой?
Ну, вот ты и уехала... Тяжелая грусть облегла мою душу,[2] и мне кажется, ты все мое сокровище души увезла с собою. Я недолго стоял на дороге, как только вы своротили, я ушел... И мной какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство.[3] Что было мне делать, я не мог и придумать. Почему-то мешала одна дума о тебе всему рою других. Жаль мне тебя всею душой, и мне кажется, что ты мне не только друг, но и выше даже. Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства, стремления и всякие высшие качества. Но больше всего одна душа — к благородным стремлениям. Что мне скажешь, Маня, на это? Теперь я один со своими черными думами! Скверное мое настроение от тебя не зависит, я что-то сделал, чего не могу никогда-никогда тебе открыть.[4] Пусть это будет чувствовать моя грудь, а тебя пусть это не тревожит. Я написал тебе стихотворение, которое сейчас не напишу, потому что на это нужен шаг к твоему позволению.[5]
Тяжелая, безнадежная грусть! Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой такое неприятное? Или — жить — или — не жить? И я в отчаянии ломаю руки, что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле и так презрительно сказать — самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь? «Умрешь — похоронят, сгниешь и не встанешь» (так пели вечером[6] после нашей беседы; эту песню спроси у Анюты,[7] ты сама ее знаешь, верно, и я тоже. «Быстры, как волны... Налей, налей, товарищ»[6-2] — это сочинил Серебрянский, друг Кольцова, безвременно отживший[8]). Незавидный жребий, узкая дорога, несчастье в жизни. Что больше писать — не знаю, но от тебя жду ответа. Привет Анюте, Симе и маме их.[9] Пока остаюсь; преданный тебе
Сережа.
Не знаю, что тебе сказать: прощай или до свидания.
<P.>S. Стихотворения напишу в следующий раз. Не в духе я.
Прости за грязное письмо, разорви его к черту.
Примечания
4. М. П. Бальзамовой. Вторая декада июля 1912 г. — публикация в журнале «Москва», 1969, № 1<*>, с. 214—215, неполностью, с ориентировочной датой: «Конец июля 1912 г.»; полный текст — сб. «Есенин и современность», Ред. В. Г. Базанов, с. 255—257, с датой: 23 (?) июля 1912 г.
Печатается по автографу (Государственный музей-заповедник С.А.Есенина (с. Константиново Рязанской обл.)).
Датируется по результатам сопоставления наст. письма с письмом 6, где указаны день первой встречи Есенина с Бальзамовой в Константинове (8 июля, в празднование явлению иконы Пресвятыя Богородицы во граде Казани, в обиходе именуемой иконой Казанской Божией Матери) и время ее отъезда из села («через три дня», т. е. 11 июля), а также с письмом 11, где говорится о попытке самоотравления вскоре после отъезда Бальзамовой. См. также коммент. к этим письмам.
Текст Есенина содержит определенные лексические, фразеологические и композиционные параллели с эпистолярным сочинением другого поэта — письмом И. С. Никитина Н. А. Матвеевой от 19 апр. 1861 г. Ср.:
«Вы уехали, и ‹...›меня окружила пустота, которую я не знаю чем наполнить. Мне кажется, я еще слышу Ваш голос ‹...› Как до сих пор живы в моей памяти — ясный солнечный день и эта длинная, покрытая пылью улица ‹...› и эти ворота, подле которых я стоял с поникшей головой, чуждый всему, что вокруг меня происходило, — видя только одну вас и больше никого и ничего! Как не хотелось, как тяжело было мне идти назад‹...›! Как живо все это я помню! ‹...›
Я содрогаюсь, когда оглядываюсь на пройденный мною, безотрадный, длинный-длинный путь. ‹...› Неужели на лице моем только забота должна проводить морщины? Неужели оно должно окаменеть с своим холодным, суровым выражением и остаться навсегда чуждым улыбке счастья? Кажется, это так и будет! ‹...› Теперь вопрос: зачем я писал вам эти строки? Мало ли кому грустно, да вам что за дело до всех скорбящих и чающих движения воды? Но будьте немножко внимательны: у меня нет любимой сестры, на колени которой я мог бы склонить свою голову, милые руки которой я мог бы покрыть в тяжелую для меня минуту поцелуями и облить слезами. Что же, представьте себе, что вы моя нежная, моя дорогая сестра, и вы меня поймете»
(Никитин 1911, стб. 528—529). См. также полный текст этого письма.
[1] ...я прочитал твое письмо — Письма М. Бальзамовой Есенину неизвестны; в письмах 13 и 17 утверждается, что письма, относящиеся к 1912 г., уничтожены.
[2] Тяжелая грусть облегла мою душу — Парафраза финальных строк
(«Тяжело на груди,
Злая грусть налегла»)
одной из «Русских песен» А. В. Кольцова («Не скажу никому...»; 1840): Кольцов 1911, с. 127—128, под загл. «Песня». Вариации этой парафразы, более близкие к кольцовскому тексту, см. также в письмах 10 и 30.
[3] Я недолго стоял на дороге ~ И мной какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство — Возможно, здесь есть отзвук строки «Не гляди же с тоской на дорогу» из стихотворения Н. А. Некрасова «Тройка» (1846): «Полное собрание стихотворений Н. А. Некрасова в двух томах», 10-е изд., СПб., 1909, т. 1, с. 15. Песенный вариант некрасовского текста имеется в принадлежавшей Есенину (или Г. Панфилову) тетради (Российская государственная библиотека) 60-х годов XIX века, содержащей выписки из книг и списки песен и стихотворений, сделанные рукой неизвестного (судя по содержанию тетради — ученика духовной семинарии); там рядом со списком «Тройки» — пометы Есенина.
[4] ...я что-то сделал, чего не могу никогда-никогда тебе открыть — После слова «сделал» Есенин зачеркнул — «с собой». Более подробно о том, что́ с ним тогда случилось, он все же рассказал любимой девушке некоторое время спустя — в письме 11.
[5] Я написал тебе стихотворение, которое сейчас не напишу ~ нужен шаг к твоему позволению — «Позволение» было получено в начале следующего года: лишь 9 февр. 1913 г. (в письме 18) Есенин отправил Бальзамовой по ее просьбе стихотворение, о котором идет речь, — «Ты плакала в вечерней тишине...».
[6] «Умрешь — похоронят, сгниешь и не встанешь» (так пели вечером ~ [6-2] «Налей, налей, товарищ»... — Речь идет о песенном варианте стихотворения А. П. Серебрянского «Вино» («Быстры, как волны, дни нашей жизни...», 1830-е годы), список которого, наряду с «Тройкой» Некрасова, есть в упомянутой выше тетради XIX века. Процитировано по памяти; у Серебрянского —
«Умрешь — похоронят, как не был на свете;
Сгниешь — не восстанешь к беседе друзей»
(в кн. «Песни и романсы русских поэтов», М.; Л., 1965, с. 533). См. также «Новейший полный песенник, содержащий в себе песни, романсы и стихотворения известных русских поэтов», СПб.: А. А. Холмушин, 1900, с. 58.
[7] Анюта — А. Сардановская, дальняя родственница о. Ивана (И. Я. Смирнова), ровесница и подруга Бальзамовой, вместе с которой они приехали в дом священника на праздник 8 июля 1912 г. Совместная фотография подруг не раз воспроизводилась в печати (см., напр., Письма, второй вкл. л. между с. 128 и 129).
[8] ...это сочинил Серебрянский ~ безвременно отживший — Подробности биографии А. П. Серебрянского Есенин мог узнать из биографического очерка «А. В. Кольцов», предпосланного произведениям поэта в кн.: Кольцов 1911, с. XXI и XVIII. Эта книга была в личной библиотеке Есенина; ныне хранится в Государственном музее-заповеднике С. А. Есенина (с. Константиново Рязанской обл.).
[9] Привет Анюте, Симе и маме их — Имеются в виду А. Сардановская, ее родная сестра Серафима и их мать В. В. Сардановская.
<*> Публикация писем Есенина к М. Бальзамовой в указанном номере «Москвы» подготовлена Д. А. Коноваловым, что в дальнейшем не оговаривается. |
