* * * * *
В частый хворостник, в половодье, забежали две косули. Они приютились у кореньев старого вяза и, обгрызывая кору, смотрели на небо.
Как из сита моросил дождь, и дул порывистый с луговых полян ветер.
В размашистой пляске ветвей они осмотрели кругом свое место и убедились, что оно надежно. Это был остров затерявшегося рукава реки. Туда редко кто заглядывал, и умные звери смекнули, что человеческая нога здесь еще не привыкла крушить коряги можжевеля.
Но как-то дед Иен пошел драть лыки орешника и переплыл через рукав рек на этот остров.
Косули услышали плеск воды и сквозь оконца курчавых веток увидели нагое тело. На минуту они застыли, потом вдруг затопали по твердой земле копытцами, и перекатная дробь рассыпалась по воде.
Дед Иен вслушался, ему почудилось, что здесь уже дерут лыки, и он, осторожно крадучись по тине, вышел на бугорок; перед ним, пятясь назад, вынырнула косуля, а за кустом, доставая ветку с листовыми удилами, стояла другая.
Он повернул обратно и ползком потянулся, как леший, к воде.
Косуля видела, как бородатый человек скрылся за бугром, и затаенно толкнула свою подругу; та подняла востро уши и, потянув воздух, мотнула головой и свесилась за белевшим мохрасто цветком.
Дед Иен вышел на берег и, подхватив рубашки, побежал за кусты; на ходу у него выпал лапоть, но он, не поднимая его, помчал в стоянке.
Филипп издали увидел бегущего деда и сразу почуял запах дичи.
Он окликнул согнувшегося над косой Карева и вытащил из шалаша два ружья.
- Скорей, скорей, - шепотом зашамкал дед Иен, - косули на острове. Бегим скорей.
У таганов ходила в упряжи лошадь Ваньчка, а на телеге спал с похмелья Ваньчок.
Они быстро уселись и погнали к острову; вдогонь им засвистали мужики, и кто-то бросил принесенное под щавель решето.
Решето стукнулось о колесо и, с прыгом взвиваясь, покатилось обратно.
- Шути, - ухмыльнулся дед, надевая рубаху, - как смажем этих двух, и рты разинете.
- Куда? - поднялся заспанный Ваньчок.
- За дровами, - хихикнул Филипп. - На острове, кажут, целые груды пятериков лежат. - Но Ваньчок последних слов не слышал, он ткнулся опять в сено и засопел носом.
- И к чему человек живет, - бранился дед, - каждый день пьяный и пьяный.
- Это он оттого, что любит, - шутливо обернулся Карев. - Ты разве не слыхал, что сватает Лимпиаду.
- Лимпиаду, - членораздельно произнес дед. - Сперва нос утри, а то он у него в коровьем дерьме. Разве такому медведю эту кралю надо? Вот тебе это еще под стать.
Карев покраснел и, замявшись, стал заступаться за Ваньчка.
Но в душе его гладила, лаская, мысль деда, и он хватал ее, как клад скрытый.
- Брось, - сказал дед, - я ведь знаю его, он человек лесной, мы все медведи, не он один. Ты, вишь, говоришь, всю Росею обходил, а мы дальше Питера ничего не видали, да и то нас таких раз-два и обчелся.
Подвязав ружья к голове, Карев и Филипп, чтобы не замочить их, тихо отплыли, отпихиваясь ногами от берега.
Плыть было тяжело, ружья сворачивали головы набок, и бечевки резали щеки.
Филипп опустил правую ногу около куги и почувствовал землю.
- Бреди, - показал он знаком и вышел, горбатясь, на траву.
- Ты с того бока бугра, а я с этого, - шептал он ему, - так пригоже, по-моему.
Косули, мягко взбрыкивая, лизали друг друга в спины и оттягивали ноги.
Вдруг они обернулись и, столкнувшись головами, замерли.
Тихо взвенивала трава, шелыхались кусты, и на яру одиноко грустила кукушка.
* * * * *
- Ваньчок, Ваньчок, - будил дед, таская его за волосы. - Встань, Ваньчок!
Ваньчок потянулся и закачал головою.
- Ох, Иен, трещит башка здорово.
- Ты глянь-кась, - повернул его дед, указывая на мокрую, с полосой крови на лбу, косулю. - Другую сейчас принесут. А ты все спишь...
Ваньчок слез с телеги и стал почесываться.
- Славная, - полез он в карман за табаком. - Словно сметаной кормленная.
* * * * *
С полдня Филипп взял грабли и пошел на падины.
- Ты со мной едем, - крикнул он Ваньчку. - Навивать копна станешь.
- Ладно, - ответил Ваньчок, заправляя за голенище портянку.
Лимпиада с работницами бегала по долям и сгребала сухое сено.
- Шевелись, шевелись! - гаркала ей Просинья. - Полно оглядываться-то. Авось не подерутся.
С тяжелым возом Карев подъехал к стогу и, подворачивая воз так, чтобы он упал, быстро растягивал с него веревку.
После воза метчик обдергивал граблями осыпь и, усевшись с краю, болтал в воздухе ногами.
Скрипели шкворни, и ухали подтянутые усталью голоса.
К вечеру стога были огорожены пряслом и приятно манили на отдых.
Мужики стали в линию и, падая на колени, замолились на видневшуюся на горе чухлинскую церковь.
- Шабаш, - крякнули все в один раз, - теперь, как Бог приведет, до будущего года.
Роса туманом гладила землю, пахло мятой, ромашкой, и около озера дымилась покинутая с пеплом пожня.
В бору чуть слышно ухало эхо и шомонил притулившийся в траве ручей.
Карев сел на пенек и, заряжая ружье, стал оглядываться на осыпанную иглами стежку.
Отстраняя наразмах кусты, в розовом полушалке и белом сарафане с расшитой рубахой, подобрав подол зарукавника, вышла Лимпиада.
На каштановых распущенных космах бисером сверкала роса, а в глазах плескалось пролитое солнце.
- Ждешь?
- Жду! - тихо ответил Карев и, приподнявшись, облокотился на ствол ружья.
"Фюи, фюи", - стучала крошечным носиком по коре березы иволга...
* * * * *
Шла по мягкой мшанине и полушалком глаза закрывала.
"Где была, где шаталась?" - спросит Филипп, думала она и, краснея от своих дум, бежала, бежала...
"Дошла, дошла, - стучало сердце. - Где была, отчего побледнела? Аль молоком умывалась?"
На крыльце, ловя зубами хвост, кружился Чукан.
Филипп, склонясь над телегой, подмазывал дегтем оси.
- Ты бы, Липка, грибов зажарила, - крикнул он, не глядя на нее, - эво сколища я на окне рассыпал, люли малина!
Лимпиада вошла в избу и надела черный фартук; руки ее дрожали, голова кружилась словно с браги.
Тоненькими ломтиками стала разрезать желтоватые масленки и клала на сковороду.
|
