Тяжба с помещиком затянулась, и на суде крестьянам отказали.
- Подкупил, - говорили они, сидя по завалинкам, - как есть подкупил. Мыслимо ли - за правду в глаза наплевали! Как Бог свят, подкупил.
Ходили, оторвав от помела палку, огулом мерить. Шумели, спорили и глубокую-глубокую затаили обиду.
На беду появился падеж на скотину.
- Сибирка, - говорили бабы. - Все коровы передохнут.
Стадо пригнали с луга домой; от ящура снадобьем аптешника коровам мазали языки и горла.
Молчаливая боль застудила звенящим льдом на сердцах всех крестьян раны.
Пошли к попу, просили с молебном кругом села пройти. Поп, дай не дай, четвертную ломит.
- Ты, батюшка, крест с нас сымаешь, - кричали мужики. - Мы будем жаловаться ирхирею.
- Хоть к митрополиту ступайте, - ругался поп. - Задаром я вам слоняться не буду.
Шли с открытыми головами к церковному старосте и просили от церкви ключи. Сами порешили с пеньем и хоругвями обойти село.
Староста вышел на крыльцо и, позвякивая ключами, заорал на все горло:
- Я вам дам такие ключи, сволочи!.. Думаете - вас много, так с вами и сладу нет... Нет, голубчики, мы вас в дугу согнем!
- Ладно, ребята, - с кроткой покорностью сказал дед Иен, - мы и без них обойдемся.
Жила на краю села стогодовалая Параня, ходила, опираясь на костыль, и волочила расшибленную параличом ногу, и видела, знала она порядки дедов своих, знала - обидели кровно крестьян, но молчала и сказать не могла, немая была старуха. Знала она, где находилась копия с бумаг.
Лежала тайна в груди ее, колотила стенки дряблого закоченевшего тела, но, не находя себе выхода, замирала.
Проиграли мужики на суде Пасик, забилась старуха головой о стенку и с пеной у рта отдала Богу душу.
Разговорившись после похорон Парани о старине, некоторые вспомнили, что при падеже на скотину нужно опахивать село.
Вечером на сходе об опахиванье сказали во всеуслышанье и не велели выходить на улицу и заглядывать в окна.
При опахиванье, по сказам стариков, первый встречный и глянувший - колдун, который и наслал болезнь на скотину.
Участники обхода бросались на встречного и зарубали топорами насмерть.
В полночь старостина жена позвала дочь и собрала одиннадцать девок.
Девки вытащили у кого-то с погреба соху, и дочь старосты запрягла с хомутом свою мать в соху.
С пением и заговором все разделись наголо, и только жена старосты была укутана и увязана мешками.
Глаза ее были закрыты, и, очерчивая на перекрестке круг, каждый раз ее спрашивали:
- Видишь?
- Нет, - глухо она отвечала.
После обхода с сохой на селе болезнь приутихла и все понемногу угомонились.15
Но однажды утром в село прибежал с проломленной головой какой-то мужик и рассказал, что его избил помещик.
- Только хотел орешину сорвать, - говорил он, - как подокрался и цапнул железной тростью.
Мужики, сбежавшись, заволновались.
- Кровь, подлец, нашу пьет! - кричали они, выдергивая колья.
На кулижку выбежал дед Иен и стал звать мужиков на расправу.
- Житья нет! - кричал он. - Так теперь и терпеть все!..
Собравшись ватагой с кольями, побежали на Пасик. Брань и ругань царапали притихший овраг Пасика.
Помещик злобно схватил пистолет и побежал навстречу мужикам.
- Моя собственность! - грозил он кулаком. - Права не имеете входить; и судом признано - моя!..
- Бей его! - крикнул дел Иен. - Ишь, мошенник, как клоп нажрался нашего сока! Пали, ребята, его!
Он поднял булыжник и, размахнувшись, бросил в висок ему.
Взмахнул руками и, как подкошенный, упал в овраг.
- Бегим, бегим! - шумели мужики. - Кабы не увидали!
По лесу зашлепал бег, и косматые ели замахали верхушками.
На дне оврага, в осыпанной глине, лежал с мертвенными совиными глазами их ястреб. Руки крыльями раскинулись по траве, а голова была облеплена кровавой грязью.
Филипп взял посох и пошел на Чухлинку погуторить со старостой. Он выкатился на бугор и стал спускаться к леску.
Вдруг до него допрянул рассыпающийся топот и сдавленные голоса.
"Лес воруют", - подумал он и побежал, что силы, вдогон.
Топот смолк, и голоса проглотил шелест отточенных хвой.
Он побежал дальше и удивился, что ни порубки, ни людей не видно.
- Зря спугались, - пробасил неожиданно кто-то за его спиной. - Выходи, ребята, свой человек.
Из кустов вышли с кольями мужики, и сзади, с разорванным рукавом рубахи, плелся дед Иен.
- Молчи, не гуторь! - подошли все, окружив его. - Помещика укокошили. В овраге лежит.
Филипп пожал плечами, и по спине его закололи булавки.
- Как же теперь? - глухо открыл он губы и затеребил пальцами бороду.
- Так теперь, - отозвался худощавый старик, похожий на Ивана Богослова. - Не гуторить, и все... Станут приставать - видом не видали.
- Следы тогда надо скрыть, - заговорил Филипп. - Вместе итить не гоже. Кто-нибудь идите по Мельниковой дороге, с Афонина перекрестка, а кто - стежками, и своим показываться нельзя. Выдадут жены работников.
- Знамо, лучше разбресться, - зашушукали голоса. - Теперь, небось, спохватились.
По дороге вдруг раздался конский топот. Все бросились в кусты и застыли.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
К помещику по Чухлинке прокатил на тройке пристав, после тяжбы с крестьянами он как-то скоро завязал дружбу с полицией и приглашал то исправника, то пристава в гости.
Конюх стоял у ограды и, приподняв голову, видел, как к имению, клубя пыль, скакали лошади.
Он поспешно скинул запорку, отворил ворота, снял, заранее приготовившись, шапку и стал ждать.
Когда пристав подъехал, он поклонился ему до земли, но тот, как бы не замечая, отвернулся в сторону.
- Где барин? - спросил он выбежавшую кухарку, расстилавшую ему ковер.
- В Пасике, ваше благородие, - ответила она. - Послать или сами пойдете?
- Сам схожу.
- Борис Петрович! - крикнул он, выпятив живот и погромыхивая саблей.
По оврагу прокатилось эхо, но ответа не последовало.
В глаза ему бросилась ветка желтых крупных орехов, он протянул руку и, очистив от листьев, громко прищелкивая языком, клал на зуб.
- Борис Петрович! - крикнул он опять и стал спускаться в овраг.
Глаза его застыли, а поседелые волосы поднялись ершом.
В овраге на осыпанной глине лежал Борис Петрович.
Он кубарем скатился вниз и стал осматривать, поворачивая, труп.
Рядом валялся со взведенным курком пистолет.
- Горячий еще! - крикнул вслух. - Мужики проклятые, не кто иной, как мужичье!
- Проехали, - свистнул чуть слышно Филипп, толкая соседа. - Трое, кажись, проскакали.
Впереди всех без куртуза пристав.
- Теперь, ребята, беги кто куды знает, поодиночке. Не то схватят, помилуй Бог.
Выскочив на дорогу, шмыгая по кустам, стали добираться до села.
Филипп проводил их глазами и пошел обратно к дому.
У окна на скамейке рядом с Лимпиадой он увидел Карева и, поманув пальцем, подошел к нему.
- Беда, Костя! - сказал он. - Могила живая.
- Что такое?
- Помещика убили.
Карев затрясся, и на лбу его крупными каплями выступил пот.
- Пристав поехал.
- Пристав, - протянул Карев и бросился бежать на Чухлинку.
Лимпиада почуяла, как упало ее сердце; она соскочила со скамьи и бросилась за ним вдогон.
- Куда, куда ты? - замахал переломленным посохом Филипп и, приставив к глазам от солнечного блеска руку, стал всматриваться на догонявшую Карева Лимпиаду.
- Вот сумасшедшие-то! - ворчал он, сердито громыхая щеколдой. - Видно, нарваться хотят.
Пристав, запалив лошадь, прискакал с работниками прямо под окно старосты.
- Живо сход, живо! - закричал он. - Ах вы, оглоеды, проклятые убийцы, разбойники!
Десятские бегом пустились стучать под окна.
- А... пришли! - кричал он на собравшуюся сходку. - Пришли, живодеры ползучие!.. Живо сознавайтесь, кто убил барина? В Сибирь вас всех сгоню, в остроге сгною сукиных детей! Сознавайтесь!
Мужики растерянно моргали глазами и не знали, что сказать.
- А... не сознаетесь, нехристи! - скрипел он зубами. - Пасик у вас
отняли... Пиши протокол на всех! - крикнул он уряднику. - Завтра же пришлю казаков... Я вам покажу! - тряс он кулаком в воздухе.
Из кучки вылез дед Иен и, вынув табакерку, сунул щепоть в ноздрю.
- Понюхай, моя родная, - произнес он вслух. - Может, боле не придется.
- Ты чего так шумишь, - подошел он, пристально глядя на пристава. - У тебя еще матерно молоко на губах не обсохло ругаться по матушке-то. Ты чередом говори с неповинными людьми, а не собачься. Ишь ты тоже, какой липоед!
- Тебе что надо? - гаркнул на него урядник.
- Ничего мне не надо, - усмехнулся дед. - Я говорю, что я убил его и никого со мной не было.
|
