Проза » Яр » Часть третья » Глава пятая

Сказал старый Анисим игумену:
- Пусти меня домой, ради Бога, ноет вот тут, - указывал он на грудь. - Так и чую, что случилось неладное...
- Иди, Бог с тобой, - благословил его игумен. - Святые отцы и те ворачивались заглянуть на своих родных.
Накинул Анисим подрясник, заломил свою смятую скуфью и поплелся, сгорбившись, зеленями шелковыми.
Идет, костылем упирается, в небо глядит, о рае поет, а у самого сердце так и подсасывает... что-то там дома творится?
Проезжие смотрят - всем кланяется и вслед глядит ласково-ласково.
На тройке барин какой-то едет, поровнялся, спрашивать стал:
- Разве ты меня знаешь - кланяешься-то?
- Нет, не знаю, и не тебе кланяюсь - лику твоему ангельскому поклон отдаю.
Улыбнулся барин, теплая улыбка сердце согрела. Может быть, черствое оно было сердце, а тут растопилось от солнца, запахло добром, как цветами.
- Прощай, старичок, помолись за меня угодникам да вот тебе трешница, вынимай каждый день просфору за раба Божьего Сергея.
"Не весна, а весной пахнет. Свете тихий, вечерний свет моей родины, приими наши святые славы", - шепчет он.
И опущенные белые усы ясно вырезают разрез посинелых губ.
- Здорово, дедушка, - встретили его у околицы ребятишки. - Анны-то нету дома... утопилась намедни она, как парень ее помер; заколочен дом-то ваш.
Вдруг почувствовал, ноги подкашиваются, и опустился.
- Устал, дедушка, посиди, мы тебе табуретку принесем.
- Спасибо, родные, спасибо, немного осталось, хоть на корточках доползу.
Встал и, еще более сгорбившись, поплелся мимо окон; ребятишки растерянными глазами провожали. Прохожие останавливались.
- Ой, Анисим, Анисим, не узнаешь тебя, - встретила у ворот соседка. - Поди, закуси малость, небось ведь замытарился, болезный.
Слезу утирает, на закат молится.
- Как тебя Бог донес такую непуть? Ведь холод, чичер, а ты шел.
Ничего Анисим не ответил, застыл от печали глубокой.
С пьяной песней в избу взошел Епишка.
- "Я умру на тюремной постели, похоронят меня кое-как..."¹⁸ Мое почтенье, челом бью, дедушка Анисим, прости, что пою песню, я ведь теперь все на панихидный лад перевожу...
- Присаживайся, - подставила хозяйка скамью. - Гостем будешь, вместе горе поделим, мы все ведь какие-то бесталанные.
- Про то и пою, тетень, эх-а!.. "А, судьба ль ты моя роковая, до чего ж ты меня довела..."¹⁸ Не могу, ей-Богу, не могу... Слезы катятся, а умирать не хочется. Ведь могила-то, когда хошь, приют даст, жить бы надо, да что-то, как жестянка, ломается жизнь моя, и не моя одна.
- Ты, дедушка, меня в монахи возьми, можа, я там хоть пить перестану. Ведь там нет вина, стены да церковь.
- Убежишь, - засмеялась старуха. - Не лезь уж, куды не надо. Так живи.
- Не хочу я так-то жить, мочи моей не хватает, с тоски помру.
Епишка был пришляк на село, он пришел как-то сюда вставлять рамы и застрял здесь. Десять лет уж минуло.
Где-то в дальней губернии у него осталась жена, которая пустила его на заработки.
Каждый год Епишка собирался набрать денег и отослать жене на перестройку хаты, но деньги незаметно переходили к шинкарке Лексашке, и хата все откладывалась.
Каждое Рождество он писал домой, что живет слава Богу, что скоро пришлет денег и заживет, как пан.
Но опять выпадал какой-нибудь невеселый для него день, и опять домой писалось коротенькое письмо с одним и тем же содержанием.
Жена его знала эту слабость, она писала ему, чтоб он вернулся, что дом давно перестроен, но он никогда не читал дальше поклонов. Не хотел, а может быть, и наперед чуял, что пишут.
- Возьми меня, дедушка, ради Бога возьми, там ведь жалованье платят, может, скоплю сколько-нибудь, домой пошлю.
Анисим молчал и грустно покачивал головою.
- Ты сегодня, Епишка, пьян, завтра ты по-другому скажешь. Ты лучше, вот что я тебе посоветую, выписывай сюда жену да живи на моей усадьбе. Дом-то мой ведь первый на селе. Я подпишу тебе все, ничего не оставлю. А коли помру, если хватит доброй совести, поставь мне крест на могилу.
- Родной ты мой, - упал Епишка на колени. - Спаситель, как мне тебя благодарить?
- Встань, Епишка, - сказал Анисим. - Пустое все это, ведь мне все равно ничего не надо. Ты закусывай лучше сейчас, ведь небось после Анны тебя никто не накормил.
- Нет, - всхлипнул Епишка, - разве я пойду просить... Стыдно... Была Анна, так она все понимала... Царство ей небесное, хорошая баба была.
Хозяйка начала рассказывать, как вытащили Анну из воды.
- Отец ты мой родной, - приговаривала, пришлепывая губами. - Как положили два гроба-то рядом, инда сердце кровью обливалось.
- Ты посмотри, - указал Епишка на разрубленный палец. - Гроб делал... Как вспомню, что делаю для Анны, топор из рук валится, и рубанок не стругает, отцапал ведь до самой кости.
Анисим решил пождать жену Епишкину. "Пропьет еще все, - думал он. - Баба-то лучше удержит".
Через неделю им пришел ответ, что жена Епишки три года тому назад померла, а оставшаяся вдовой дочь продала все пожитки и едет.
- "Как же так? - думал Епишка. - Неужели я три года не писал?.."
Он как-то состарился, съежился и жалел, что Анисим подписал ему свое имущество.
"Охо-хо! - думал он. - Уехал, девке-то десять годов было, уж вдова стала. Вот она какая жисть-то, самому сорок годов стукнуло, а я все думал - тридцать".
"Как же она замуж вышла? - спрашивал себя. - И откуда набрали денег, когда присылу не было?.. Впрочем, что же, баба была здоровая, за семерых работать могла..."
Через два дня Епишка встретил на телеге молодую бабу и с слезами бросился целовать ее.
Старый Анисим сам не одну смахнул слезу. Жалко ему было Епишку... Мыканец он.
"И в кого она у меня такая красивая, - думал Епишка, - ни на меня, ни на мать не похожа".
- Ты теперь брось пить-то, - говорил Анисим. - А ты, родная, поудерживай его, слаб он...
- Дедушка, ей-Богу, одну рюмочку, с радости. Ведь я сейчас словно причастился, весь мир бы обнял, да головы у него нет.
Дочь Епишки улыбалась и, налив себе рюмку, почомкалась.
- Ты ведь у меня единая, ненаглядная моя. Мы теперь тебе такого жениха сыщем, какой тебе и во сне не снился.
Погорбился старый Анисим за эту неделю, щеки ввалились, а подбородок качался, будто шептал.
Простился с Епишкой и дочерью его и пошел опять с костылем, сгорбившись еще ниже.
- Ты как-нибудь, папаша, лошадь купи, - говорила Марфа отцу, - пахать станем.
- Теперь мы с тобой заживем, Марфунька, - говорил Епишка. - Земли у нас много, хлеба много, скота семь голов рогатого, лошадей только, жаль, увели. Недоглядки.