Проза » Яр » Часть первая » Глава шестая

На Миколин день Карев с Аксюткой ловил в озере красноперых карасей.
Сняли портки и, свернув их комом, бросили в щипульник. На плече Карева висел длинный мешок. Вьюркие щуки, ударяя в стенки мешка, щекотали ему колени.
- Кто-то идет, - оглянулся Аксютка, - кажись, баба, - и, бросив ручку бредня к берегу, побег за портками.
Карев увидел, как по черной балке дороги с осыпающимися пестиками черемухи шла Лимпиада.
Он быстро намахнул халат и побежал ей навстречу.
- Какая ты сегодня нарядная...
- А ты какой ненарядный, - рассмеялась она и брызнула снегом черемухи в его всклокоченные волосы.
Улыбнулся своей немного грустной улыбкой и почуял, как радостно защемило сердце. Взял нежно за руку и повел показывать рыбу.
- Вот и к разу попала. Растагарю костер и ухи наварю...
- Во-во! - замахал весело ведром Карев и, скатывая бредень, положил конец на плечо, а другой подхватил Аксютка.
- Ведь он ворища, - указала пальцем на него. - Ты, небось, думаешь, какой прохожий?..
- Нет, - улыбнулся Карев, - я знаю.
Аксютка вертел от смеха головою и рассучивал рукав. - Я пришла за тобой к празднику. Ты разве не знаешь, что сегодня в Раменках престол?
- К кому ж мы пойдем?
- Как к кому?.. Там у меня тетка...
- Хорошо, - согласился он, - только вперед Аксютку накормить надо. Он сегодня ко мне на заре вернулся.
Лимпиада развела костер и, засучив рукава, стала чистить рыбу.
С губастых лещей, как гривенники, сыпалась чешуя и липла на лицо и на волосы. Соль, как песок, обкатывала жирные спины и щипала заусенцы.
- Ну, теперь садись с нами к костру, - шумнул Карев. - Да выбирай зараня большую ложку.
Лимпиада весело хохотала и указывала на Аксютку. Он, то приседая, то вытягиваясь, ловил картузом бабочку.
- Аксютка, - крикнула, встряхивая раскосмаченную косу, - иди поищу.
Аксютка, запыхавшись, положил ей на колени голову и зажмурил глаза.
Рыба кружилась в кипящем котле и мертво пучила зрачки.
Солнце плескалось в синеве, как в озере, и рассыпало огненные перья.

Карев сидел в углу и смотрел, как девки, звякая бусами, хватались за руки и пели про царевну.
В избу вкатился с расстегнутым воротом рубахи, в грязном фартуке сапожник Царек.
Царька обступили корогодом и стали упрашивать, чтоб сыграл на губах плясовую.
Он вынул из кармана обгрызанный кусок гребешка и, оторвав от численника бумажку, приложил к зубьям.
«Подружки-голубушки, - выговаривал, как камышовая дудка, гребешок. - Ложитесь спать, а мне, молодешеньке, дружка поджидать»⁶.
- Будя, - махнула старуха, - слезу точишь.
Царек вытер рукавом губы и засвистал плясовую. Девки с серебряным смехом расступились и пошли в пляс.
- В расходку, - кричал в новой рубахе Филипп, - ходи веселей, а то я пойду.
Лимпиада дернула за рукав Карева и вывела плясать.
На нем была белая рубашка, и черные плюшевые штаны широко спускались на лаковые голенища.
С улыбкой щелкнул пальцами и, приседая, с дробью ударял каблуками.
В избу ввалился с тальянкой Ваньчок и, покачиваясь, кинулся в круг.
- Ух, леший тебя принес! - засуетился обидчиво Филипп, - весь пляс рассыпал.
Ваньчок вытаращил покраснелые глаза и впился в Филиппа.
- Ты не ругайся, - сдавил он мехи. - А то я играть не буду.
- Ты чей же будешь, касатик? - подвинулась к Кареву старуха.
- С мельницы, - ласково обернулся он.
- Это что школу строишь?..
- Самый.
- Надоумь тебя царица небесная. Какое дело-то ты делаешь... Ведь ты нас на воздуси кинаешь; звезды, как картошку, сбирать.
Карев перебил и, отмахиваясь руками, стал отказываться.
- Я тут, как кирпич, толку... Деньги-то ведь не мои.
- Зрящее, зрящее, - зашамкала прыгающим подбородком. - Ведь тебе оставил-то он...
Лимпиада стояла и слушала. В ее глазах сверкал умильный огонек.
За окном в матовом отсвете грустили вербы и целовали листьями голубые окна.

Аксютка запер хату и пошел в Раменки.
Ему хотелось напиться пьяным и побуянить. Он любил, когда на него смотрели как на страшного человека.
Однажды покойная Устинья везла с ярмарки спившегося Ваньчка и, поровнявшись с Аксюткой, схватила мужа за голову и ударила о постельник.
- Чтоб тебя где-нибудь уж Аксютка зарезал! - крикнула она и пнула в лицо ногой.
Ребятишки, собираясь по кулижкам, часто грезили о нем, каждый думал - как вырастет, пойдет к нему в шайку.
- Вот меня-то уж он наверняка возьмет в кошевые, - говорил с белыми, как сметана, волосами Микитка, - потому знает, что я крепче всех люблю его.
- А я кашеваром буду, - тянул однотонно Федька, - Ермаком сделаюсь и Сибирь завоюю.
- Сибирь, - передразнивал Микитка. - А мы, пожалуй, вперед тваво возьмем Сибирь-то, уж ты это не говори.
- Ты все сычишься наперед, - обидчиво дернул губами Федька. - Твоя вся родня такая... твои отец, мамка говорит - только губами шлепает. А мы все время на Чухлинке лес воруем. Нам Ваньчок, что хошь, сделает.
- Поди-ка, съешь кулака, - волновался Микитка. - А откуда у нас жерди-то, чьи строги-то на телегах?.. это вы губами-то шлепаете, мы у вас в овине всю солому покрали, а вы и не знаете... накось...