Покосилась изба Анисима под ветрами, погнулся и сам старый Анисим.
Не вернулся Костя с охоты, а после Пасхи пришло письмо от Вихлюйского стрелка.
Почуял старый Анисим, что неладное принесло это письмо, еще не распечатывая.
"Посылаю свое почтение Анисиму Панкратьеву, я знал хорошо твоего сына и спяшу с скорбью поведать, что о второй день Пасхи он переправлялся через реку и попал в полынью.
На льду осталась его шапка с адристом, а его, как ни тыкали баграми, не нашли".
Жена Анисима слегла в постель и, прохворав полторы недели, совсем одряхлела.
Анна с бледной покорностью думала, что Костя покончил с собой нарочно, но отпихивала эту думу и боялась ее.
Степан прилип к ней, и смерть Кости его больше обрадовала, чем опечалила.
Старушка-мать на Миколу пошла к обедне и заказала попу сорокоуст.
Вечером на дом пришел дьякон и отслужил панихиду.
- Мать скорбящая, - молился Анисим, - не отступись от меня.
В седых волосах его зеленела вбившаяся трава и пестиками щекотала шею.
Анисим махал над шеей рукой и думал, что его кусает муха.
- Жалко, жалко, - мотал рыжей бородой дьякон, - только женили и на, поди, какой грех.
- Стало быть, Богу угодно так, - грустно и тихо говорил Анисим, с покорностью принимая свое горе. - Видно, на роду ему было написано. От судьбы, говорится, на коне не ускачешь.
Запечалилась Наталья по сыну. Не спалось ей, не елось.
- Пусти меня, Анисим, - сказала она мужу. - Нет моей мочи дома сидеть. Пойду по монастырям православным поминать новопреставленного Константина.
Отпустил Анисим Наталью и пятерку на гайтан привязал.
"Тоскует Наталья, - думал он, - не успокоить ей своей души. Пожалуй, помрет дома-то".
Помаленьку стала собираться. Затыкала в стенку веретена свои, скомкала шерсть на кудели и привесила с донцем у бруса.
Пусть, мол, как уйду, поминают.
Утром, в Петровское заговенье, она истопила печь, насушила жаровню сухарей и связала их в холщовую сумочку.
Анна помогала ей и заботливо совала в узел, что могло понадобиться.
В обеды старуха гаркнула рубившему дрова Анисиму, присела на лавку и со слезами упала перед иконами на колени.
От печи пахло поджаренными пирогами, на загнетке котенок тихонько звенел заслоном.
- Прости Христа ради, - обняла она за шею Анисима. - Не знаю, ворочусь ли я.
Анисим, скомкав шапку, утирал заголубевшую на щеке слезу.
- А ты все-таки того... - ласково обернулся к ней. - Помирать-то домой приходи.
Наталья, крестясь, подвязала сумочку и взяла камышовый костыль.
- Анна, - позвала он бледную сноху, - поди, я тебя благословлю.
Анна вышла и, падая в ноги, зарукавником прикрыла опухшие глаза.
- Господь тебя благословит. Пройдет сорокоуст, можешь замуж итить... Живи хорошенько.
- Пойдем, - крикнула она Анисиму, - за околицу проводить надо.
Анна надела коротайку и тихо побрела, поддерживая ей сумку, к полю.
- А ты нет-нет и вестку пришли, - тягуче шептал Анисим, - оно и нам веселей станет. А то ведь одни мы...
Тихо, тихо... В смолкших травах чудилось светлое успокоение... Пошла, оборачиваясь назад, и, приостановившись, махала костылем, чтобы домой шли.
От сердца как будто камень отвалился.
С спокойной радостью взглянула в небо и, шамкая, прошептала:
- Мати Дево, все принимаю на стези моей, пошли мне с благодатной верой покров твой.
Анисим стоял с покрытой головой и, закрываясь от солнца, смотрел на дорогу.
Наталья утонула в лоску, вышла на бугор и сплелась с космами рощи; он еще смотрел, и застывшие глаза слезились.
- Пойдем, папаша, - дернула его за рукав Анна. - Теперь не воротишь ведь.
Шли молча, но ясно понимали, что печаль их связала в один узел.
- Не надо мне теперь землю, - говорил он, безнадежно оглядывая арендованное поле. - Затянет она меня и тебя разорит. Ты молодая еще, жить придется. Без приданого-то за вдовой не погонятся, а так весь век не проживешь, выходить все равно придется.
- Тебе видней, - отвечала Анна. - Знамо, теперь нам мускорно.
Покорился Анисим опутавшей его участи. Ничего не спихнул со своих ссутуленных плеч.
Залез только он ранее срока на печь и, свесив голову, как последней тайны, ждал конца.
* * * * *
Анна позвала Степана посмотреть выколосившуюся рожь.
Степан взял назубренный серп и, заломив картуз, пошел за Анной.
- Что ты думаешь делать? - спросила она его.
- Не знаю, - тихо качнул головою и застегнул ослаблый ремень.
- Я тоже не знаю, - сказала она и поникла головою.
Вошла в межу, и босые ноги ее утонули в мягкой резеде.
- Хорош урожай, - сказал, срывая колос, Степан. - По соку видно, вишь, как пенится.
Анна протянула руку за синим васильком и, поскользнувшись с межи, потонула, окутанная рожью.
- Ищи, - крикнула она Степану и поползла в соседнюю долю.
- Где ты? - улыбаясь, подымался Степан.
- Ау, - звенел ее грудной голос.
- Вот возьму и вырву твои глаза, - улыбался он, посадив ее на колени. - Вырву и к сердцу приколю. Они синей васильков у тебя.
- Не мели зря, - зажимала она ему ладонью губы. - Ведь я ослепну тогда.
- А я тебя водить стану, - отслонял он ее руку, - сумочку надену, подожочек вытешу, поводырем пойду стучать под окна: подайте, мол, Аннушке горькой, которая сидела тридцать три года над мертвым возлюбленным и выплакала оченьки.
Вечером к дому Анисима прискакал без фуражки верховик и, бросив поводья, без привязи, вбежал в хату.
- Степан, - крикнул он с порога, - скорей, мать помирает!
Степан надел картуз и выбежал в сени.
- Погоди, - крикнул он, - сейчас обратаю.
Лошади пылили и брызгали пенным потом.
Когда они прискакали в село, то увидели, что у избы стояла попова таратайка.
В избе пахло воском, копотливой гарью и кадильным ладаном.
Акулина лежала на передней лавке. Глаза ее, как вшитая в ложбинки вода, тропыхались.
Степан перекрестился и подошел к матери.
Родные стояли молча и плакали.
- Степан, - прохрипела она, - не бросай Мишку...
Желтая свечка задрожала в ее руках и упала на саван.
Одна осталась Анна. Анисим слез с печи, надел старую хламиду и поплелся на сход. Она оперлась на подоконник и задумалась. Слышно, как тоненько взвенивала осокой река и где-то наянно бухал бучень.
"Одна, совсем одна, - вихрились в голове ее думы, - свекор в могилу глядит, а у Степана своя семья, его так и тянет туда.
Теперь, как померла мать, жениться будет и дома останется. Может быть, остался бы, если не Мишка... Подросток, припадочный... ему без Степана живая могила.
Бог с ним, - гадала она, - пускай делает, как хочет". В душе ее было тихое смирение, она знала, что боль, которая бередит сердце, пройдет скоро, и все пойдет по новому руслу.
К окну подошел столяр Епишка. От него пахло водкой и саламатой.
- Ты, боярышня круглолицая, что призадумалась у окна?
- Так, Епишка, - грустно улыбнулась она. - Невесело мне.
- Али Иван-царевич покинул?
- Все меня бросили... А может, и я покинула.
- Не тужи, красавица! Прискачет твой суженый, недолго тебе томиться в терему затворчатом.
- Жду, - тихо ответила она, - только, видно, серые волки его разорвали.
- Не то, не то, моя зоренька, - перебил Епишка, - ворон живой воды ненашел.
* * * * *
Кис Анисим на печи, как квас старый, да взыграли дрожжи, кровь старая; подожгла она его старое тело, и не узнала Анна своего свекра.
Ходил старик на богомолье к Сергию Троице, пришел оттолева и шапки не снял.
- Вот что, - сказал он Анне, - нечего мне дома делать. Иди замуж, а я в монахи; не вернется наша бабка. Почуял я.
Ушел старый Анисим, пришел в монастырь и подрясник надел.
Возил воду, колол дрова и молился за Костю.
- На старости спасаться пришел, - шамкал беззубый, седой игумен, - путево, путево, человече... В писании сказано: грядущего ко мне не изжену вон, - Бог видит душу-то. У него все мысли ее записаны.7
Анисим откидывал колун и, снимая с кудлатой головы скуфью, с благоговением чмокал жилистую руку игумена.
По субботам он с богомолками отсылал Анне просфорочку и с потом выведенную писульку.
"Любая сношенька, живи хорошенько, горюй помалу и зря не крушинься.
Я молюсь за тебя Богу, дай тебе Он, Милосердный, силы и крепости. Житье мое доброе и во всем благословение Божьей Матери.
Вчера мне приснилась Натальюшка. Она пришла ко мне в келью с закрытым лицом. Гадаю, не померла ли она... утиральник твой получил... спасибо... посылаю тебе артус, девятичиновную просфору, положи их на божницу и пей каждое утро со святой водой, это тебе хорошо и от всякого недуга пользительно".
Анна радостно клала письмо за пазуху и ходила перечитывать по базарным дням к лавочнику Левке.
По селу загуторили, что она от Степки забрюхатела.
|
